Читаем Гордый наш язык… полностью

Припомним недавний пример — из рассказа Валентина Распутина «Век живи — век люби»: «Саню буквально поразило это слово, когда он всмотрелся в него. Не вчитался, не вдумался, там и вдумываться особенно не во что, а именно всмотрелся и увидел. Самостоятельность — самому стоять на ногах в жизни, без подпорок и подсказок — вот что это значит». Самостоятельность — это позиция.

Информация… Теперь философы говорят, что оценивает полученную информацию человек не по отдельным словам-понятиям, а целиком, мгновенно схватывая общий образ — смысл сообщения. Вот если дробить эту информацию на куски, тогда, конечно, понятие выплывает на первый план. Оценить же, и оценить правильно, полученную информацию без чувства родного языка никто не сможет. Масштаб исчезает; традиции нет…

Однако, скажут любители терминов, точный термин иностранного языка покоряет науку… Странно слышать. Ведь во всяком научном термине скрывается все тот же образ, народное представление о корне слова, бережно пронесенное через века. Какую из наук вы считаете «самой-самой» точной и «научной»? Математику? Физику? Вот теория атомного ядра… Атом — это а-томос, по-гречески — неделимый. Образ старинный, но термин остался, хотя сегодня все уже знают, что атом — делим.

В последнее время в русский язык внедрено много английских слов, которые стали терминами, например, компьютерными; для англичанина они несут простой смысл, и он понимает, скажем, windows именно как окна, тогда как для нас уиндоуз — только название известнейшей компьютерной системы.

Почему бы и нам не говорить научно, но на родном языке? Ну как тут не вспомнить слова Д. И. Писарева: «Вы должны писать по-русски, тогда бы я вас знал и мне было бы приятно, а русское общество получило бы от вас назидание и пользу. Смотрите же, родимые специалисты, непременно пишите по-русски!»

Растворение научного термина в бытовом разговоре — это одно, но не все столь невинно в иностранном слове, попадающем прямо в обиходную речь. За таким словом нет никакого понятия о реальном, жизнеспособности образа тоже нет, нет и выстраданного народом представления о нравственной ценности тех явлений, о которых заходит речь.

В пустой погремушке непривычных слов слышится нечто, что искажает перспективу взгляда на мир… рождаются тяжелые волны звуков, в которых мелодии нет — только ритм, нет и мысли — а только пустые слова: рок, брейк, шейк, панк, хип, бит, карт… Один только слог в связке корявых согласных, намеренно раздирающих русские звуки. Нормальному сознанию напоминают они какие-то «расквашенные» глаголы: прыг, трах, бряк, дёрг, дрыг, шмяк… И колдовство оборачивается механически скованным движением, начатым и незавершенным. Словом — сказанным, но непонятым. Мгновенная вспышка ярости — и пустые глаза…

Если за словом нет коллективного дела — важного дела, — слово мертво. Изначально.

<p>ГЛАВА ТРЕТЬЯ</p><p>Логика в слове</p>

Язык сделался тем, чем он должен быть, именно — средством для передачи мысли. Форма подчинилась содержанию.

Д. И. Писарев
<p>Наверное и наверно</p>

«Толстой знал, что социальная революция не наверное произойдет, а наверняка произойдет», — заметил Виктор Шкловский.

Таким уточнением завершилась история слова наверное (еще раньше — наверно): суффикс выразительно подчеркнул обязательность того, что неизбежно произойдет: наверняка.

Еще Пушкин и наверно, и наверное употреблял в общем значении наверняка, несомненно: «Знаю наверное, что Дубровский пятью годами старше моей Маши». В современном же употреблении они имеют как бы прямо противоположное значение — кажется, по-видимому, вероятно, стали вводными словами, которые на письме выделяются запятыми: «он, наверно, не знал», «он, наверное, не знал».

В промежуток времени, прошедший после Пушкина, долго это были как бы совершенно разные слова. Наречие употреблялось в старом значении несомненно, наверняка, а вводное слово наверное использовалось с оттенком сомнения. Отсюда частая игра слов — ведь корень у слов общий. В добролюбовском «Свистке» (1860) о петербургской погоде: «Сверху льется такой холодный дождь, что так и думаешь: он наверное либо был, либо будет снегом». Здесь и утверждение, и сомнение вместе.

Полная форма наверное меньше похожа на наречие и потому скорее утратила значение уверенности, тогда как наверно сохраняло его (многими осознается еще и сегодня).

— Мне говорили… наверное, впрочем, не знаю.

— О, наверно! Мне вчера Дубасов говорил.

Ф. Достоевский

Наверно выражает здесь полную уверенность.

Перейти на страницу:

Все книги серии Русская словесность

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки