Гори огнем

Сердце у Гуляева заколотилось еще сильнее, будто он только что вынырнул из ледяной купели. Закрыл глаза, вздохнул. Келлерман на секунду замолчал, будто наслаждаясь реакцией, а потом продолжил:

— Одна шлюха видела пьяного майора, который вышел с черного хода сразу после выстрела. С вами получилось недоразумение. Будем искать, дело передали в криминальную полицию.

Гуляев крепко затянулся, выдохнул струю дыма. Потом разлепил пересохшие губы и сбивчиво заговорил:

— Его звали Цвайгерт. Триста сорок третья пехотная дивизия. Он очень странно себя вел…

— В чем странность?

— Мы познакомились по дороге в бар…

— В бордель, — улыбнулся Келлерман.

— Мы чаще в нем просто пили. Денег нет.

— А теперь решили не только пить?

— Цвайгерт угостил. Он нас чем только не угощал.

— Я заметил. Что еще странного было в его поведении?

— Он нес порой какую-то чушь… Впрочем, он обнюхался и был пьян. А потом к нам пристал этот парень, убитый, как его…

— Аксель Вебер. Бедолага.

— Да. Стал приставать к нам, оскорблять, называть свиньями… А Цвайгерт вдруг встал и выдал ему всю его подноготную. Рассказал, что Вебер эвакуировался из Сталинграда по самострелу.

Келлерман приподнял правую бровь.

— Откуда он это знал?

— Не имею понятия, герр инспектор. У Вебера глаза на лоб полезли. Сел за свой стол, да так и сидел.

Келлерман стал хмуро перебирать бумаги.

— Из какой, говорите, он части?

— Триста сорок третья пехотная. Говорил, что везде повоевал. В Польше, во Франции, на Восточном, даже у нас под Волховом.

Гестаповец подозрительно хмыкнул:

— Триста сорок третья, герр поручик, нигде, кроме Франции, не воюет. Да и не воюют они там толком. Сидят себе в Бретани, тухнут в береговой обороне. Так что ваш Цвайгерт наврал. Ну или вы что-то перепутали.

— У меня хорошая память на цифры. — И затушил окурок.

— Ладно, ладно… — вздохнул Келлерман. — Будут вашего Цвайгерта искать, далеко не убежит. За все спросим. У меня к вам теперь другое дело.

Гуляев вопросительно заглянул ему в глаза.

Келлерман вытянул из стопки еще одну бумагу, бегло прошелся по ней глазами, положил обратно.

— Почему вы вообще разговариваете с сотрудником отдела по борьбе с противником и саботажем? Не подумали?

Иван покачал головой.

— Вчера нам пришло донесение, что в вашей школе пропагандистов действует подпольная антинемецкая организация. Она может называться «Комитет» или что-то вроде того.

Гуляев удивленно поднял брови:

— Мне об этом ничего не известно.

Инспектор ошарашенно посмотрел на него, а потом неожиданно расхохотался:

— Еще бы вам было известно! Вы бы уже в Моабитской тюрьме[9] гнили! Ну даете…

Смех его выглядел неестественным и оттого пугающим. Закончив хохотать, он продолжил:

— Нам надо, чтобы все причастные к «Комитету» сгнили в Моабитской тюрьме. Поможете?

— Как я вам помогу?

— Информацией. Сейчас вы ничего не знаете. Или… — Он хитро прищурился. — Возможно, ничего не знаете. Потом, вероятно, будете знать больше. Мы еще не уверены, существует ли эта организация на самом деле, не знаем, сколько там человек… Может, всего двое, а может, вообще вся ваша школа, а? Если что-то об этом разузнаете, в долгу не останемся. В конце концов, можем похлопотать о награде или повышении. Всяко жалованье станет больше, сможете хоть каждый вечер к «Луизе» кататься.

Что-то знакомое послышалось Ивану в этих словах.

— А если не разузнаю?

— Ни к чему не принуждаю. Исключительно на добровольной основе. Но если выяснится, что «Комитет» действительно существует и вредит Германии… Откуда мы знаем, может, вы сам пособник? Да и аморальное ваше поведение в этих злачных местах, мягко говоря, на службе не скажется.

— То есть выбора нет?

Келлерман опять рассмеялся, увидев его испуганное лицо.

— Да не бойтесь вы так, герр поручик. Я просто пугаю. Просто слушайте, о чем говорят люди. Может, в вашей компании есть кто-нибудь очень скрытный и недоверчивый. Присмотритесь к людям. Вы же пользуетесь авторитетом, я поднял справки, вас там любят и вам доверяют. Иначе бы я тут с вами не расшаркивался.

Гуляев задумался.

— Если вы честны со мной, вы не рискуете абсолютно ничем, — продолжил Келлерман. — Ну так что?

— Так точно, герр инспектор.

— Вот и славно. Свободны! Возвращайтесь в лагерь. Я за вами пришлю в следующее воскресенье. Всегда лучше быть друзьями, верно?

И подмигнул.

Гуляеву вдруг слегка закружило голову непреодолимое ощущение дежавю.

— Верно, — ответил он.

— Машину вам вызову, — сказал Келлерман и поднял телефонную трубку.

К четырем часам утра на улице становилось пугающе тихо, только лаяли во дворах собаки. Пахло сыростью и бензином. Мостовая сверкала отблесками далеких фар, по черным тучам ползли лучи прожекторов.

Гуляев поднял ворот шинели и сел на пассажирское сиденье «фольксвагена». За рулем сидел тот же водитель. Без слов он повернул ключ зажигания и вдавил педаль.

Они выехали по Принц-Альбрехтштрассе на набережную Шпрее и повернули в сторону Фридрихштрассе.