Горящая земля

На маленькой площади снаружи собралась толпа, и перепачканный священник взгромоздился на табурет в дверях святилища, чтобы повторять промокшим людям слова епископа Эркенвальда. Священнику приходилось орать, чтобы его услышали сквозь завывания ветра и барабанную дробь дождя.

Перед алтарем стояли три бочки, опоясанные серебряными обручами, наполненные до половины водой из Темеза.

Бранну, казалось полностью сбитую с толку, уговорили забраться в среднюю бочку. Она издала короткий крик ужаса, погрузившись в холодную воду, потом поднялась, скрестив руки на груди и дрожа. Двух ее сыновей бесцеремонно бросили в соседние бочки, после чего епископы Эркенвальд и Ассер пустили в ход черпаки, чтобы окатить водой головы испуганных мальчиков.

– Взирайте на сошествие Духа! – завопил брат Ассер, полив парней.

Оба епископа намочили волосы Бранны и проговорили ее новое, христианское имя – Этельбран.

Альфред сиял от восторга.

Трое датчан стояли, дрожа, пока хор облаченных в белые длинные одежды детей пел бесконечный гимн.

Помню, как Хэстен медленно повернулся и поймал мой взгляд. Он приподнял бровь и с трудом подавил ухмылку. Мне показалось, он наслаждается прилюдным унижением своей некрасивой жены.

* * *

После церемонии Альфред побеседовал с Хэстеном, а затем датчане ушли, нагруженные дарами. Король дал им сундук с монетами, огромное серебряное распятие, Евангелие и раку с косточкой пальца святой Этельбурги. Эту святую, очевидно, втащили на небо при помощи золотых цепей, но, похоже, ей пришлось оставить внизу один палец.

Дождь полил еще сильней, когда «Дракон-мореплаватель» отвалил от причала. Я услышал, как Хэстен выкрикнул приказ своим гребцам, лопасти весел погрузились в грязную воду Темеза, и корабль устремился на восток.

Той ночью состоялся пир, чтобы отпраздновать великое событие. Хэстен, вероятно, упросил избавить его от участия в застолье, что хотя и было невежливо с его стороны, ведь еда и эль подавались в его честь, но, несомненно, являлось мудрым решением.

Люди не могут носить оружия в королевском доме, но эль спровоцировал бы драки между людьми Хэстена и саксами.

В любом случае Альфред не оскорбился. Для этого он был слишком счастлив. Может, король и чувствовал приближающуюся смерть, но полагал, что его Бог поднес ему великие дары. Он видел полный разгром Харальда, а теперь наблюдал, как Хэстен привез свою семью на крещение.

До меня донеслись слова Альфреда, обращенные епископу Эркенвальду:

– Я оставлю Уэссекс в безопасности.

– Я верю, что вы не покинете нас еще много лет, – лицемерно ответил Эркенвальд.

Альфред похлопал епископа по плечу:

– Все в руках Господа, епископ.

– А Господь прислушивается к молитвам своих людей, повелитель.

– Тогда молись за моего сына, – посоветовал Альфред, повернувшись, чтобы посмотреть на Эдуарда, который со смущенным видом сидел во главе стола.

– Я никогда не перестаю за него молиться, – ответил епископ.

– Тогда молись сейчас, – радостно проговорил Альфред, – и проси Бога благословить наш пир!

Эркенвальд подождал, когда король усядется за стоящий на возвышении стол, а потом молился громко и долго, заклиная своего Бога благословить давно остывшую еду, а потом благодаря Его за мир, который теперь наверняка ожидает Уэссекс.

Но его Бог не слушал.

* * *

С того пира и начались все беды. Полагаю, мы наскучили богам; они посмотрели вниз, увидели счастливого Альфреда и, по своему обыкновению, решили, что пора бросить игральные кости.

Мы находились в огромном римском дворце, выстроенном из кирпича и мрамора и залатанного сакскими плетнями и тростником. В зале имелся помост, на котором обычно стоял трон, но теперь его завесили зеленой льняной тканью, а Альфред сидел за столом в самом центре, между своей женой Эльсвит и дочерью Этельфлэд. Кроме служанок, они были единственными женщинами, присутствовавшими на пиру. Этельред восседал рядом с Этельфлэд, а Эдуард – рядом с матерью. Другие шесть мест за тем столом занимали епископ Эркенвальд, епископ Ассер и самые важные посланники из других стран.

Арфист у этой своеобразной сцены распевал длинный гимн, славя Бога и короля Альфреда.

Ниже помоста, между колоннами зала, стояли еще четыре стола, за которыми ели приглашенные гости. Это была пестрая смесь церковников и воинов. Я занимал место между Финаном и Стеапой в самом темном углу зала и, признаю, находился в дурном расположении духа.