Горящий рукав (Проза жизни)

Появился Битов, который, проживая уже лет тридцать в Москве, вдруг женился в Питере и завел ребенка и теперь сюда часто приезжал. Мы пришли к нему с Михаилом Кураевым — Битов вызвал и его. Андрей, знали мы, был председателем русского отделения Международного Пен-клуба, организации весьма престижной и могущественной — так, во всяком случае, думал я, и если и ошибся, то не намного. Битов, как всегда, был гениален: наша писательская жизнь утонула вместе с Советским Союзом, а на Западе полностью сохранилась, и там была даже маленькая полочка для нас. И надо было «менять корабль», и этим «международным лайнером» был Пен-клуб.

Андрей встретил нас в своей новой, артистически захламленной квартире недалеко от Московского вокзала, которую он получил в Питере тоже недавно. Андрей сказал Михаилу и мне, что надо открыть питерское отделение Русского Пен-клуба и мы должны этим заняться. Понятно, Андрею мало было в Питере лишь семейной жизни, ему хотелось иметь и здесь свою структуру, властвовать и тут. Нам это тоже подходило.

Но пока были только слова. Крепко подумав, я понял, что без моего друга писателя Ильи Штемлера мне не обойтись. Не найти человека надежнее и добрее его! Сколько, помню, раз я обращался к нему с проблемами и огорчениями, и он всегда говорил спокойно: «Да не бери в голову! Главное — пиши! Все устроится!»

И чаще всего так и выходило: все устраивалось, во многом — благодаря ему, его дружескому слову, а иногда — и поддержке. В отличие от большинства других Илья не только хотел, но и умел помогать. Его бестселлеры — «Поезд», «Таксопарк», «Универмаг» — сделали его весьма знаменитым, и он гордился этим, но как-то, я бы сказал, не чванливо, а добродушно и щедро пользовался популярностью своей. Он сам, улыбаясь, рассказывал, как со своей любимой мамой пришел на пляж Петропавловской крепости и, когда вернулся из воды, увидел, что мама его стоит в центре толпы и рассказывает, какой замечательный писатель ее сын. «Мама! — воскликнул он. — Я же просил тебя этого не делать!» «А что я такого сделала? — встрепенулась мама. — Я только крикнула: “Илья! Не заплывай далеко!” — и тут же все вокруг заговорили: “Это же Илья Штемлер!” — и кинулись ко мне». Впрочем, и сам Илья свое величие осознавал, и правильно делал, потому что чаще всего пользовался им, помогая кому-то. Когда мы ездили с ним на его машине по городу, разыскивая помещение для Пен-клуба, и нас останавливали корыстные гаишники, Илья добродушно вздыхал: «Так! Опять дарить книжку!», брал свою последнюю книжку в бардачке, доставал ручку и, величественный и благожелательный, шел. И те сразу чуяли своим звериным милицейским нюхом: кто-то великий, но добрый приближается к ним. После «Таксопарка» и вправду многие гаишники знали Штемлера, но если даже кто-то и не знал, то все равно «проникался», книгу брал и козырял с почтением. Проблема решалась. И так же точно Илья шел и на всех прочих, включая самые высшие чины, и те реагировали соответственно, чувствуя, что их осчастливил своим вниманием большой, но благожелательный писатель. Они даже должности свои ценить начинали, когда видели, какой человек к ним пришел. Этот талант Штемлера — осчастливливать людей своим появлением — действовал безотказно. Помню, он очень удивился, когда я спросил его, как он проходит в Дом кино.

— Что значит — как? — удивился он. — Просто здороваюсь и прохожу!

Надо было уметь так здороваться! Все кабинеты в Смольном покорялись ему. И даже с каким-то упоением. Тогдашний председатель Комитета по печати уговаривал Илью поступить работать в Смольный и написать потом роман о них — успех и даже апофеоз романа сомнения не вызывали. Илья благожелательно обещал подумать и снисходительно просил помочь «подыскать что-нибудь приличное для Пен-клуба». «Для вас, Илья Петрович, все что угодно!» — воскликнул, помню, один осчастливленный бюрократ, получивший книгу Ильи с автографом. Даже сам мэр города Собчак обожал Штемлера: Илья мастерски подправил его мемуары «Хождение во власть», и теперь мэр старался помочь и дал команду. Но время шло, и Илья уже начинал возмущаться. Еще одно завидное качество Ильи: начав бороться, он сразу же зажигается праведным гневом: «Неужели кто-то не понимает, как это важно?» И вскоре нас пригласили на Думскую улицу, возле знаменитой Думской каланчи, и показали длинный коридор с комнатами по бокам, откуда собирался выехать разорившийся институт. Мы ходили по огромным обшарпанным комнатам, с большими окнами на Гостиный Двор, — такое помещение рядом с Невским сейчас можно поиметь лишь за огромные деньги, а тогда все это было получено благодаря простодушной самоуверенности Штемлера в том, что хорошему делу все должны помогать.