Горящий рукав (Проза жизни)

Теперь все это пространство надо было наполнить чем-то толковым, для чего все это и затевалось. Уверенность Ильи в том, что нам и дальше будут помогать власти города и все прогрессивное человечество, вызывала у меня сомнение. Конечно, красивое, щегольское слово «Пен-клуб» еще будет некоторое время вызывать восхищение, но неизбежно настанет момент, когда какой-то нехороший человек спросит: «А чево это?» — и надо суметь ответить ему. Надо было использовать полученный разгон, чтобы успеть как можно больше, пока нехорошие люди не хватились и не объяснили всем прочим, что мы сами не знаем, чего хотим. Весь этот метраж требовал интенсивного осмысления. Первым делом, конечно, надо было реанимировать нашу угасшую жизнь. Мы потеряли Дом писателей, издательства, захваченные пролетариями издательского дела, — надо поселить издательства здесь, чтобы они были нам обязаны. Память становится особенно цепкой в минуты опасности, и я всегда запоминал все, что могло потом пригодиться. Неприятно, конечно, вязать счастье из наблюдений, полученных в горькую минуту, — но из чего же еще его вязать? Сначала всплыл образ фиолетового телефона, вызывающий в памяти что-то неприятное. Другой бы с негодованием это отбросил, но я был не так избалован жизнью, чтобы хоть что-то бросать. Вспомнил! Телефон тот стоял на столе у директора маленького издательства в Госархиве на Сенатской площади, у огромной арки, соединяющей Сенат и Синод. Через одного знакомого я попал туда, жалко лепетал, не согласятся ли они издать мою книгу, но директор даже не появился за своим столом с фиолетовым телефоном — лишь позвонил, и редакторша ответила ему, лениво глянув на меня: «Ничего интересного». Еще — память четко работала! — был один звонок, и эта тетя сказала: «Нет — так дорого за две комнаты мы не можем платить!» — из чего понял я, что их выселяют. Сошлось! Все невзгоды не зря! Они думают, что победили меня — на самом деле я использовал их! Душа поет, когда понимаешь, как из невзгод связать теплый шарфик. И номер на том аппарате я запомнил! А теперь посмотрим: действительно «ничего интересного», как сказала та тетя, или что-то интересное все же может быть?! И как хорошо, что жестокий директор не появился тогда, не запомнил меня жалким просителем. Вскоре фиолетовый телефон стоял на одном из наших столов. Нашелся человек, который свел того издателя со мной, уже как с председателем Пен-клуба.

Сергей Васильевич Цветков, высокий, слегка потертый, с острой неряшливой бородкой, разговаривал очень интеллигентно, но в глаза не смотрел. Человек опытный, сильный и умный, он был уверен, что сделает тут все по-своему, а пока можно вежливо поговорить.

— Ты почему не смотришь в глаза? — прямо спросил простодушный Штемлер.

— Извините, приходится много читать корректуры — глаза болят! — чуть свысока улыбнулся директор.

Теперь он стал и директором Пен-клуба, оставаясь директором издательства, и за эти вот обретенные кубометры, экономя на аренде, он будет и печатать нас, и содержать! — так решил я. Толковая получилась сцепка! Сначала он и знать нас не знал и думал прожить на хитрости, оттесняя нас. Но не бывает людей абсолютно плохих, в этом я уверен, — и постепенно он проникся нашим духом. Ведь какие люди пришли: Лихачев, Конецкий, Битов, Кушнер, Рытхэу, Горбовский! Может, и есть «отмороженные», на которых ничто уже не действует, но мне таких знать не довелось.

Цветков — мужик азартный, не всегда, правда, согласующий свой азарт с возможными последствиями. Мне кажется, именно при нашем триумвирате, с Цветковым и Штемлером, было лучшее время. Штемлер величественно-добродушно решал все острые вопросы. Восхищусь еще раз: получить почти целый этаж в центре города, вблизи от башни Думы на Невском, с огромными окнами на Гостиный Двор! Потом наш друг, депутат Леонид Романков, радея о судьбах демократических организаций, провел через правительство право безвозмездного пользования: то есть мы должны были платить только коммунальные услуги, и все! Добывать деньги при двенадцати комнатах, половину из которых можно сдавать, проблемой не было, и мы могли бы там безмятежно жить. Тем более — главный арендатор у нас уже был: Цветков перевел сюда свое издательство, заняв почти все комнаты, и предполагалось, что поскольку издательство — не Пен-клуб, а организация посторонняя, то она должна платить аренду Пен-клубу, чтоб тот мог жить. Поначалу так и случилось — директор издательства платил за постой директору Пен-клуба, а поскольку это было одно и то же лицо, то это было бы очень просто — если бы это человек был простой. Но простых людей в наши дни мало.