Горящий рукав (Проза жизни)

Жизнь книг после смерти писателя — особая, весьма острая тема. Некоторые писатели словно и не писали своих книг: те живут отдельно, сами по себе. Другим книгам необходим живой автор, они как-то наполняют и поднимают друг друга. Конецкий был нужен своим книгам, как музыкант нотам, — он их оживлял, дополнял. Без него книги потеряли важную составляющую. А как сложится жизнь наших книг в будущем, не знает никто.

Имя его, надраенное до блеска, сверкает и сейчас. Его боготворят моряки, хотя многих из них он обидел, как и коллег по перу. Именем его называют корабли. Его знают и те, кто книг не читает. Он все правильно сделал, хотя бы потому, что каждый коллега, только спроси его, тут же возбужденно расскажет историю, в которой Конецкий был не прав, но отпечатался навеки.

РЫТХЭУ

Мои успехи в литературном мире я меряю тем, как ко мне относится Юрий Рытхэу. Его не проведешь! Было время, когда он казался абсолютно недоступным, мелькал в самой престижной советской «обойме», при этом был абсолютно неповторим. Значит, можно в любое время, и даже в советское, достичь успеха и полностью сохранить индивидуальность? — думал я, любуясь его раскосым, азиатским и тут же холеным и интеллектуальным обликом. Первый раз я любовался им вблизи на его литфондовской даче, которая среди прочих казенных дач выделялась благоустройством: телефон, отопление, ковры, картины, — и все это сделал хитрый, улыбчивый и всегда успешный сын Чукотки. На дачу я попал с его сыном Серегой, с которым был в те далекие годы дружен. Рытхэу был лишен чванства, присущего многим литературным тузам, и общался просто, с улыбкой. Но как бы насмешливые его истории из собственной жизни ясно показывали всем нам — вот как делается имя, успех, как индивидуальность становится знаковой и ценится на самом верху именно благодаря своей неповторимости. Экзотическую, небывалую жизнь Чукотки он нес как главный дар, который просто обязаны были принимать на любом уровне: вот какая у нас бескрайняя, богатая, разнообразная страна! Попробовал бы самый высокий начальник вякнуть что-нибудь против этого! И Рытхэу прекрасно чувствовал свой победный шанс и весьма неглупо его использовал. Одно его появление на каком-нибудь съезде, декаде, докладе вызывало радостное оживление, даже у начальства. Раз чукотский писатель Рытхэу здесь, улыбчивый, элегантный, известный, — значит, национальная политика нашего государства успешна: вот оно, яркое, элегантное, улыбчивое доказательство. Для успеха надо каждому иметь свою «Чукотку». Но не каждому повезло так родиться, да потом — еще выживи в ней и прославься! Надо сказать, что Рытхэу обладал еще одним симпатичным свойством: выданный ему властью аванс он использовал до упора, жил в фаворе и на «грани фола», гениально чувствуя эту грань и время от времени рискуя ее перейти. Этот «баланс на канате» постоянно притягивал к нему взгляды. Рытхэу понимал, что делает, но при этом знал, что именно таких и любят коллеги и, как ни странно, даже начальство. Да и самому приятно, когда видишь свою силу и удаль. В слегка сиплом его говоре клокотал гортанный отзвук его родного языка — и, как ни странно, с таким оттенком русская речь особенно обворожительна.

Вот одна из его историй.

«...Писательский съезд. Открывает сам Михалков. Зачитывает повестку дня. Первый пункт — “Писатель и пятилетка”. Какие мнения на этот счет?

Зал молчит. Какие могут быть мнения? Единогласно. Какие же еще?

А я пьяный был, поднимаю руку:

— У меня поправка.

Зал поворачивается, все заранее уже улыбаются.

— Что это за постановка вопроса — “Писатель и пятилетка”? — говорю. — Надо шире ставить вопрос — “Писатель и вечность”!

Все смеются. Михалков улыбается:

— О в-вечности мы позже поговорим, во время банкета. У вас все, Юрий Сергеич? Спасибо!»

Молодец! — думаю я, представляя ситуацию, хотя ни на каких съездах тогда еще не бывал, предпочитая свободу. Но глоток свободы особенно ценен именно там — здесь я со свободой своей просто не знаю, что делать и куда ее деть. А вот там она дорого стоит! И хитрый Рытхэу знает это. Настроение в зале стало приятным, народ оживился — теперь они могут выдержать и полуторачасовой доклад! Сам Михалков наверняка ему благодарен — без «оживления в зале» что за съезд? Мы же нормальные люди, не «винтики», в конце концов, — и за чувство это все благодарны Рытхэу. Кто ж не знает его! Он такой!

И благодаря этому он не растворился, не стерся до сих пор.

«Приехали в Баку на декаду Азербайджана, и я сразу же стал пить, с утра до вечера...»

Еще одна сочная деталь чукотского колорита — приверженность к пьянству, незащищенность от него. Но хитрый Рытхэу и это использовал — к пьянству у нас, вплоть до самых верхов, относятся с добродушной симпатией. Мысль такова: если человек сильно пьет, навряд ли у него хватит сил на подстрекательскую деятельность. Пьян — значит, наш!