Горящий рукав (Проза жизни)

Когда мы вышли из храма на божий свет, Юра стал уговаривать нас со Штемлером пойти выпить. «Бог знает, когда встретимся еще?» И, проникнувшись этим, мы отставили все дела. Пошли по каналу Грибоедова в сторону огромного и яркого Спаса на Крови, отражавшегося вместе с синим небом в тихой воде канала. Был ясный, солнечный, прохладный осенний день. Мы вошли в ресторан на краю Михайловского сада. За большим окном торчали желтые и красные листья.

— Как я любил свою Галю! — произнес Рытхэу, поднимая рюмку. — Давайте за нее.

Мы выпили, помолчали.

— Чего я только не вытворял! — произнес Юра. — Но все равно — она всегда была самая главная. Однажды я как-то совсем по-черному запил. Она говорит мне: «Ну все — ухожу от тебя! Ты ведь этого добивался?» Ушла. Я поспал. Потом проснулся. Страшно хотелось пить. Я стал кричать: «Галя! Галя!» Тишина! Нет ее! Я поднялся с трудом. Дошел, шатаясь, до кухни. Поел борща. Замечательный она варила борщ! Сразу какие-то силы появились. Пошел опять лег. Долго лежал. Но не спал. Потом вдруг слышу — скрипит замок. Галя вернулась! Подошла ко мне. Наклонилась в темноте. «Ну — ты жив?» — «Жив, жив!» Обнялись... Она потом всегда после этого гладила меня по голове и говорила: «Молодец, молодец!»

Он помолчал, удерживая слезы. Золотые листья сияли на синем небе.

— ...Когда она умерла, мне городское начальство говорит: «На Комаровском писательском кладбище не можем ее похоронить!» Говорю: «Так я сам хочу с нею лечь. Я-то достоин этого места?» Отвечают какую-то ерунду, типа: «Ну что вы, Юрий Сергеич! Живите вечно!» Хорошо!

Юра улыбнулся хищной улыбкой охотника.

— Звоню Абрамовичу.

— Губернатору Чукотки?

Юра кивнул.

— Когда мы общались с ним на Чукотке, он дал мне номер своего личного телефона: «Если что-то будет нужно...» По ерунде я, конечно, ему не звонил. Но тут уж, думаю! Набираю номер. Он отвечает: «Але». Я говорю: «Здравствуйте. Это Юрий Рытхэу». — «Здравствуйте, Юрий Сергеич! Слышал о постигшем вас несчастье. Примите мои соболезнования. Чем я могу вам помочь?» Рассказываю. «Хорошо, Юрий Сергеевич! Вам скоро перезвонят». Перезванивают через десять минут. Причем — уже из Смольного! «Юрий Сергеевич! Разрешение получено! Хороните свою супругу на комаровском кладбище!» Что значит, когда двадцать миллиардов долларов звонят!

— Да. Кстати! — встрепенулся Штемлер. — Насчет миллиардов! Тут я был в гостях у Эрика Райского — он тебя обожает, еще по Магадану! Жаждет тебя увидеть!

— Так он здесь? — обрадовался Юра. — Мы с ним на Магадане встречались, он там главный строитель был, аэропорт строил! Так он здесь?

— Давно уже! Все дороги у нас строит! Теперь это уже частная его компания. Отличный дом у него за городом. Поехали? — воскликнул горячий Штемлер.

— Когда? — Рытхэу обрадовался, сиял: каких поклонников и друзей заимел он благодаря замечательной своей жизни!

Юра явно взбодрился. Надменно повел рукой, приглашая официантку:

— Все, что было, повторить!

Это относилось лишь к этой трапезе... Но вообще — все, что было, повторить было бы неплохо!

Смелый чукча на своем каяке переплыл и Море Социализма, и Море Капитализма... И мы за ним! Последнее, что я узнал: Рытхэу пригласил Штемлера в гости на Чукотку. Завидую им!

ВОЛОДИН

Володин приближался постепенно. Сначала это был великий драматург, прогремевший вместе с «Современником», любимым театром всей нашей интеллигенции, открывшим новую, «нашу» эпоху не только в театре, но и в жизни вообще.

Студентом еще сидя в переполненном зале, глядя на сцену, где ходили не актеры, а настоящие люди, неожиданные и узнаваемые, я и не помышлял тогда, что окажусь с Володиным за одним столом, а уж тем более в тесных отношениях. А все Пен-клуб! Сколько жизни добавил он нам!

Володин появился на Думской в свои не самые лучшие времена. Не знаю, правда, были ли у него лучшие, но из более ранних его книг смотрит довольно уверенный, даже благополучный на вид классик. Потом мы узнали истории, которые терзали его жизнь, и к нам он пришел уже совершенно почти растерзанным. И теперь я все ясней понимаю, с отчаянием и некоторой уже готовностью, что это и есть правильное итоговое состояние художника, еще не сдавшего свою душу под проценты в ломбард. Не равняю себя с Володиным, но все больше ощущаю его. Сделано вроде бы многое, но все равно — душу сосет. Чему, собственно, радоваться? Ну, сочинения твои стоят, или даже идут, но похвалы в уши вроде бы не к тебе, все равно просыпаешься утром в отчаянии, словно все проиграв.