Горящий рукав (Проза жизни)

Конечно, это был не идеальный вариант, когда Цветков должен был регулярно платить Цветкову же и потом не путать две эти кучки — тут явный был риск. Но подыскивать двух добросовестных работников на два этих места, как советовали более разумные и основательные люди, было некогда, а главное — ни к чему. Вслух я не мог этого говорить, но понимал молча, что именно тайные возможности ситуации и заставили Цветкова так энергично взяться за дело. Такая вот горячка и риск возбуждали и меня тоже. Благодаря этой особенности характера — кидаться в кипяток, не дав ему остыть, я сделал не только много ошибок, но и удачных дел. Ждать, благонамеренно рассуждая и упуская единственное мгновение, — не мой удел. Многое бы не состоялось, и главное — не состоялась бы жизнь, полная событий.

Начались шумные вечера, на которые сходился весь город — несколько лет Пен-клуб был чуть ли не самым модным местом. Помню вечер открытия: Штемлер созвал всех, кто нам помогал в получении помещения, те пришли — и не разочаровались: там были Стругацкий, Кушнер, Конецкий, Рытхэу, Соснора, Уфлянд — все знаменитые имена. Позвонил Гранин, своим медленным глухим баском спросил у Цветкова, будет ли академик Лихачев, и когда узнал, что будет, появился и сам.

Сколько книг, событий, юбилеев обмыли мы там! Крепкие люди собрались — и вместе, поддерживая друг друга, мы «плыли»! Порой даже слеза туманила глаз. Все вместе мы пережили разруху и тьму, дожили до возвращения нормальной жизни, да и сами немало способствовали тому! Пен-клуб замечательно тогда жил и работал — к примеру, здорово повлиял на то, что оправдали эколога-моряка Никитина, которого чуть не засадили как шпиона, — и мы в Пен-клубе отметили его оправдание. В разгар веселья Цветков заряжал маленькую пушечку, и происходил оглушительный салют!

У нас установились прекрасные отношения с коллегами из Москвы. Там Русский Пен возглавлял Битов, а директором был толковый, горячий, веселый Саша Ткаченко, бывший футболист «Зенита», сохранивший с тех времен напор в сочетании с хитростью и ловкостью «обводки».

Помню наше с ним путешествие по делам Пена в Среднюю Азию. Международные обозреватели замечали там нарушения прав человека, в том числе и писателей, и следовало поехать разобраться. С нами летели бесстрашная финская журналистка, побывавшая во многих «горячих точках», Элизабет Нордгрен и статная русистка из Дании Мэте Даалхорст, ростом выше всех нас (чуть было не сказал — вместе взятых). Был с нами и весьма популярный Юкка Маллинен, поэт, большой любитель России и близкий друг многих из нас. Самым главным, пожалуй, был Лев Тимофеев, правозащитник и узник Гулага, придававший нашей экспедиции вес.

Мы улетели в Алма-Ату и, проведя там необходимые встречи, арендовали микроавтобус и поехали через степь, зацветающую в ту пору маками и тюльпанами. За мной сразу установилось звание — зам по наслаждениям, именно я определял, в какой именно чайхане нам пообедать или у какой излучины реки Чу устроить привал.

Лева Тимофеев (носивший у нас звание — зам по идеологии) признался, что ехать страшно и что он, как человек искушенный, постоянно ждет провокации или диверсии.

Мы приехали в Бишкек (могучие правительственные здания среди лачуг), поговорили с Аскаром Акаевым в присутствии Чингиза Айтматова, потом попылили в Ташкент. Ташкент был самым гостеприимным, щедрым, веселым. Среди зацветающих деревьев на каждом шагу стояли казаны с пловом, и стоило это сказочно дешево. Однако именно здесь больше всего было нарушений прав, больше всего встреч, в том числе и тайных, с литераторами, обиженными режимом.

Помню, как мы в самой затрапезной чайхане у базара встретились с редактором журнала, который показал нам, что в журнале не хватает одной тетрадки, изъятой цензурой. После выяснения всех подробностей мы свободолюбиво выпили водки с утра. Желтые ломти солнца, пробившись сквозь плетеные стены, упали на стол. Пар из чайника был золотым. Рядом вопил осел. Какой-то дервиш в ветхом халате охмурял нас благовониями, размахивая кадилом. Помню этот момент как один из самых счастливых в жизни.

Вспоминаю и Всемирный конгресс Пена в Хельсинки, после которого почти все приехали в Петербург, и мы их неплохо приняли в нашем отремонтированном клубе рядом с Невским, показали им книжную серию, выпускаемую Цветковым, — «Русский Пен-клуб», провели встречу с Никитиным, тем самым военным экологом, которого собирались посадить как шпиона.

Довольный встречей вице-президент всемирного Пена предложил устроить в Питере свое отделение Пена, равнозначное московскому. Такой прыти никто от нас не ждал — москвичам это пришлось не по вкусу, и они «нажали свои кнопки». Сперва я не понял — почему все стало меняться? Безмерно стали расти амбиции директора Цветкова, который всячески стал демонстрировать пренебрежение мне и Штемлеру, — тут явно не обошлось без «руки» Москвы, решившей, что так управлять нами будет легче. Слишком страстное исполнение Цветковым своих возросших полномочий обернулось долгами: он сделал все, как мечтал, — стал бесконтрольным.