Горящий рукав (Проза жизни)

— Я этого и боялась, — вздохнула она. — Что-то давно ничего такого с Уфляндом не приключалось! Короче, так: только он придет к тебе — немедленно гони его домой!

— Ты думаешь — после этого... он придет ко мне домой? — спросил я ошеломленно.

— Ты что, Уфлянда не знаешь? — сказала она.

Да, видимо, она знала Уфлянда даже лучше, чем я!

Звонок раздался удивительно скоро, я побежал открывать. В дверях стоял Уфлянд, значительно более веселый, чем в первый раз. Он был в красивой белой шапочке из бинта, и над темечком задорно торчали «заячьи ушки».

— Однако ты быстро! — проговорил я.

— Так те же ребята подвезли меня на «скорой», как-то подружились мы!

В руках его красовались две бутылки.

— Может... пока не надо? — неуверенно произнес я.

— Да ты что, Валера? — он засмеялся. — Чтобы какие-то идиоты смогли испортить нам встречу? Да не бывать этому!

И мы радостно выпили эти две бутылки. Потом я пошел его провожать. Мы шли, самоотверженно поддерживая друг друга. У Мойки он бодро сказал мне: «Иди домой, Валера! Я доберусь!»

Ночью раздался звонок: Уфлянд попал под машину. Мы с Арьевым поехали его навещать. Володя лежал. Весь забинтованный — и улыбался.

— Удивительный тут случай со мной произошел. В реанимации я встал — и пошел. Вдруг вижу — ко мне подходит Серега Довлатов, в белом халате, берет меня на руки и несет.

Утром выяснилось: это санитар, но похожий на Серегу абсолютно. И фамилия — Довлатян!

Через месяц Уфлянд, уже с тросточкой, улыбаясь, вышел из больницы.

МАГИЯ СЛОВ

Мой стол упирается в тонкую стенку. За тонкой стенкой стоит другой стол, симметрично моему. Там сидел отец и все время писал неразличимыми каракулями свои научные труды — последнее время не вставая (он уже и не мог вставать). Такой же почти упрямый, как и он, я все старался ему не уступать — хотя сидеть так много, как он, у меня не получалось.

Остались пожелтевшие, загнувшиеся странички на его столе. Я нашел закатившуюся под стол его прозрачную ручку, наполовину еще полную, и положил на его бумаги — пусть лежит. Ручка — наша дирижерская палочка, которая позволяет нам дирижировать жизнью.

Помню, однажды в пыльном, хмельном, разгульном Коктебеле нас с друзьями избили дружинники. Наверное, у них был свой резон, как и у всяких террористов. Им, выросшим в бедности, в этой степи, неприятно было наблюдать развеселые наши вечеринки.

О Коктебеле тем не менее я вспоминаю с ощущением счастья. Что может быть лучше: выйти из домика, вдохнуть горько-душистый аромат полыни и брести по пыльной жаркой дороге к морю. Надеть плавки и маску с трубкой, все остальное небрежно оставив на берегу, плюхнуться в бодрящую, прозрачную, лазурную воду и плыть, глядя в зеленую веселую бездну, иногда почти с восторгом отфыркиваясь через трубку. Иногда я высовывал голову из воды, смотрел на берег с отдыхающими на белых камнях, под сводами скал. Так... Первая Лягушачья бухта. Следующий взгляд поверх воды — Вторая Лягушачья... Точно! Радостно было и то, что место я узнавал и не поднимая головы — роскошный подводный пейзаж я знал уже не хуже надводного.

И как приятно было повисеть в воде, узнавая знакомое... Крутой обрыв между двумя бухтами, уходящий наклонно в зеленую бездну, весь унизанный, как подсолнух семечками, багровыми ракушками. Выковыривая, мы их жарили и ели. На обрыве, с приливом и отливом волны, мотается длинная водоросль, как зеленая борода, с приходом и уходом воды меняя оттенки. И тут же, на дармовой этой качели, качается пестренькая рыбка.

Счастливо вздохнув и фонтанчиком выдохнув вдруг забулькавшую в трубке воду, едва не хлынувшую в гортань, плывешь дальше вдоль стены. И — другая бухта, Сердоликовая, где можно найти цветные полудрагоценности... Разбойничья — закрытая скалами, как раз для разбойничьих сходок, более устремленная вверх по бесконечной вертикали, нежели в ширину.

Дыхание становится острым, тяжелым, руки уже с трудом поднимаются... но это и вызывает восторг: ты проплыл почти всю огромную, многокилометровую стену Карадага, с торчащим из обрыва вбок застывшим жерлом вулкана. Ты — молод, счастлив, силен и смел!

Уже на исходе сил я вплывал в Львиную бухту, из-за отсутствия в ней людей или из-за чего-то другого имеющую инопланетный вид.

Отвесные, до самого неба, стены, пологий берег из белых круглых камней, лазурная вода — и Лев, белая пологая скала с львиной мордой. Я плыл из последних сил, пока дно не приближалось вплотную к маске, потом отжимался, резко вставал из воды, стекающей с тела. Фыркая, сдирал наконец с лица скрипучую резиновую маску, тер ладонью лицо. И, оскальзываясь, шел по камням, которые сразу после края воды становились горячими.

Встав на четвереньки, взбирался по белой шершавой спине льва и, возникнув на самой вершине как маленький лев, дрожащий от ветра и холода, со стоном наслаждения прижимался грудью к горячей поверхности. Дрожь начинала проходить, сменяясь блаженством. И я, как безграничное счастье, озирал то огромное лазурное пространство, которое только что одолел и опять одолею.