Горящий рукав (Проза жизни)

Володя создал группу «Горожане». Но меня не позвал. Федот. Безусловно. Но не тот. Метод? Конечно. Но — не этот! Советская власть меня отвергает, это хорошо, понимал я. Но когда свои не берут? Это как?.. Это еще лучше! — твердо решил я. Преждевременный (как злобно я бормотал дома) триумф «Горожан», выступления их в вузах, в математическом институте имени Стеклова, в среде суперинтеллигенции, — все это преждевременно: нет у них, да и у меня тоже, вещей, достойных того восхищения, которое как бы запланировано при встрече с новой, свободной литературой. Понимаю, что терпение уже иссякло, но... рано еще! Свобода уже есть — а литературы еще нет! Сам Александр Володин, великий драматург, водит их. Рано! Солидный, серьезный, капитальный Игорь Ефимов, великолепный аристократ Борис Вахтин, щуплый, слегка потертый, но безусловный «литературный соловей» Володя Губин и — искрометный Марамзин. Кто перед ними устоит? Тем более — меняются времена! Шаг до победы? Триумф? Рано!

И вдруг — грохот, звон. Это Володя Марамзин швырнул чернильницу в главного редактора издательства, как в какого-нибудь Александра Второго! Взорвал и себя, но осколки, конечно, поцарапали и «Горожан». В кого еще летела чернильница, кроме несчастного главного редактора, которому партия доверила этот пост? Да во всех она полетела! «Да гори оно все синим пламенем, и чужие, и надоевшие свои, и туркменские всадники, и тетеньки из “Детгиза”! Покидаю вас. Марамзин».

ВОЛЬФ

В Дом писателей я больше приходил один. Когда тебя ведет кто-то, все твое внимание ему. И невозможно приглядеться. А так — гляди, высматривай! Золотая гостиная по периметру уставлена стульями, и на них сидят слушатели. В центре взъерошенный поэт в круглых очках тоненьким голосом читает стихи. С ним рядом — седой, маститый. Рядом со мной — два молодых красавца и, безусловно, писателя. Один — щуплый, но с мощной головой. Взгляд сквозь круглые очки уверенный и тяжелый. Второй... Если рисовать писателя, как принято рисовать, — лучше не нарисуешь. Все как в мечтах: грубый рыбацкий свитер, тяжелые ботинки с толстой зубчатой подошвой подняты на небывалую высоту, штаны тоже правильные, охотничьи. В зубах трубка. Глаза чуть водянистые, напряженные. Взгляд долгий, неподвижный и исподлобья, что говорит, кажется, о близорукости. Прелестная насмешка — человека умудренного, но доброго, открывает прокуренные обломки зубов. Из прерий и лесов (хотя, видимо, лесов литературных) явился он к нам. Не отвести глаз! Ему можно уже и не писать — он уже совершенен. И я был растроган до слез, когда, подойдя к нему, был встречен так ласково и дружелюбно, как раньше никем.