Горящий рукав (Проза жизни)

И вдруг, после всех этих ужасов, — внимательная, добрая Фрида, которая — первая! — поняла, что я хочу сказать, и помогающая мне сказать это! Откуда берутся такие терпеливые, добрые, понимающие люди? Из какого «рая»?

Свой «рай» Фрида поначалу долго скрывала, держалась легко и шутливо, как будто мир состоял лишь из прекрасных людей, из сплошного удовольствия и интересной работы. Лишь очень постепенно, большей частью случайно и урывками, узнавал я, что родилась она в Гамбурге, в семье немецких коммунистов, которые после победы в Германии Гитлера переехали в Россию. Какой прием ждал их тут в тридцатые годы, легко догадаться. Вскоре отца Фриды арестовали, и она осталась с мамой. Попробовала поступить в институт — но ее, дочь «врага народа», да еще родившуюся в Гамбурге, даже не допустили к экзаменам. После этого она работала на ткацкой фабрике семь лет. Сначала в нее кидали мотками ниток: «Во, еврейка на завод работать пришла! Шпионка, наверное!» Через пару месяцев у нее было несколько задушевных подруг и «уважение коллектива», как писали тогда. Потом был Двадцатый съезд, и отца ее реабилитировали, а Фриду приняли по конкурсу в университет. После окончания она сама — никто ее абсолютно не заставлял — попросилась на работу в колонию малолетних преступников, где находились как будущие, так и уже состоявшиеся воры и бандиты. Можно себе представить, как встретили там молодую девушку с красотой явно выраженного еврейского типа. Преподавала она то, что было положено, не позволив ни разу сорвать урок. Через полгода ребята ее обожали. Хотя, конечно, судьбы многих из них были уже определены — но в души их успело проникнуть что-то хорошее. Однажды я зашел к ней с корректурой, в ее комнатку на канале Грибоедова. На диване, поджав ноги, настороженно сидел какой-то пацан. Мы с Фридой вышли на кухню. «Вот, вышел из колонии, — шепнула она. — Надо что-то ему придумывать». Всю жизнь она «что-то придумывала» и для нас. Работать с писателями ей, наверно, было чуть легче, чем с преступниками, хотя благонравием и послушанием мы тоже не отличались и тоже были на подозрении у государства. Мои горькие гротески мало соответствовали духу советской литературы той поры. Но книги выходили — благодаря ей. Моя задача была лишь в одном — писать прозу и вместе с Фридой ее совершенствовать. Все остальное она брала на себя. Иногда только она сообщала мне: «Валера, твоя книга вылетела из годового плана!» «Отлично! — восклицал я. — Значит, успею вставить новую повесть!» «Правильно мыслишь!» — она слегка успокаивалась. И продолжала свою кропотливую работу в каких-то сферах, которых я не знал и не хотел знать. И книга выходила, и мы с ней могли сказать, что сделано все как надо. Когда праздновали ее юбилей, я сказал ей: «Фрида! Спасибо тебе за все! Благодаря тебе я не знал, что такое советская власть!»

Иногда Фридин «административный ресурс» сгорал в слишком жаркой борьбе с теми силами, которые я тогда пытался не знать. И тогда ее временно отстраняли, и вместо нее мои книги редактировал Игорь Кузьмичев. И это не было никаким компромиссом, соглашательством с властями. Как и Фрида, Игорь был так же строг со мной и так же, как Фрида, непреклонен и непоколебим в «коридорах власти».

Вообще не помню в этой жизни ничего лучшего, чем любимое наше издательство «Советский писатель» той поры. Такого количества интеллигентных, твердых, бескомпромиссных, добрых и умных людей сразу я не встречал потом нигде и никогда. Доброжелательная, улыбчивая, полноватая, но неотразимая Кира Успенская, сделавшая судьбу Андрею Битову. Железная, прошедшая через войну и всяческие советские преследования и чистки Мина Исаевна Дикман, не отступившая ни на шаг. Веселый, кудрявый, неугомонный и заводной Саша Рубашкин, проведший через «советское бездорожье» много авторов, составивших теперь нашу славу, — к примеру, Кушнера, Городницкого. Тут выросла и состоялась неповторимая ленинградская литература: Конецкий, Шефнер, Абрамов, Кушнер, Горбовский, Горышин, Рытхэу, Ляленков, Насущенко, Мелихов. И это лишь часть!