Горящий рукав (Проза жизни)

Разговоры с великолепными скандинавами — всегда благожелательными, улыбающимися — были, если честно признаться, не так легки. Разговаривая с тобой, они все время поглядывали куда-то тебе за спину, словно искали кого-то настоящего, а с тобой разговаривали как бы автоматически, ожидая нормального разговора с кем-то другим. Ну да, они общались между собою уже давно, знали самое важное, о чем надо им говорить, — а с нами разговаривали лишь поощрительно, из желания помочь, из столь распространенной у них там политкорректности, холодное сияние которой мы только начинали постигать. Это ощущение неприкаянности, нашего несоответствия мировым стандартам, до которых мы вот так, с разбегу, норовили допрыгнуть, угнетало ужасно. И разумеется, разговоры шли не на русском, предпочитая английский. Поэтому, после такого напряжения, услышав вдруг где-то русскую речь, я радостно кидался туда... и нарывался. Странная компания, до моего радостного появления ну точно говорившая по-русски, вдруг мгновенно забывала наши звуки. Все с холодным изумлением смотрели на меня. Что это за сомнительный «друг» явился к ним? Латыши, литовцы, эстонцы, грузины, все наши бывшие «братья», общались между собой на «русском имперском» — а на каком же еще? Им он для задушевной беседы годился вполне. Но разговаривать на русском языке с русским? Позор! Русский народ, как и все «тюремное братство народов», полагалось забыть. А нам-то казалось, что мы так проникновенно выпивали с эстонцами, так лихо гуляли вместе с грузинами. Русскому языку шел акцент. Омываемый по берегам акцентами, русский становился богаче, где надо — точнее, где надо — смешней. «О! Це дило!» — так восклицали мы, когда были в веселом настроении. «Слушай, дарагой!» — стараясь расшевелить хмурого собеседника, мы переходили на грузинский акцент. «Ет-то ошень то-ро-ко!» — мы подражали нашим экономным друзьям-эстонцам, и, как нам казалось, это было приятно и нам, и им. Мы любим наших соседей, а они нас... Оказалось — вырвано с корнем! Если у кого-то и остались прежние позорные чувства, то их полагалось скрывать. На всех этих коллоквиумах и диспутах мы, как «оккупанты», получили от прежних друзей «по полной». Все выступления наших бывших «братьев», так уютно общавшихся между собой по-русски, делались теперь только на английском. Получи, Ваня, за свою имперскую политику! Я тоже сделал свой доклад на английском — безусловно, самый паршивый в моей жизни: все умственные силы ушли на инфинитивы и герундии. Я лишь злорадно заметил, что и английские доклады бывших наших «братьев» сделаны на пределе их возможностей и были значительно хуже, чем принято на таких встречах. Изъятие «русского имперского» им далось нелегко. С русского ствола их листочки отлетели, а попытки прилепиться к западному стволу были жалкими. Одно лишь знание герундиев культуры не создает. На английском дереве выросла могучая, но не наша культура — а наша выросла на дереве русском! Но теперь такого оглушительного успеха, какой имели, скажем, грузины или эстонцы в переводе на русский, им не видать. Им теперь и друг друга не видать: раньше они читали соседей в переводе на русский, так же как и всю мировую литературу. Как теперь грузины прочтут латышей, латыши — венгров? Но это их почему-то не беспокоило. Главное — отделиться!

Даже совсем вроде близкие наши друзья — украинцы — вдруг возненавидели нас.

— Москали нас душили всегда! — это откровение, прозвучавшее на дискуссии в главном салоне корабля, да еще высказанное на украинском (по-русски и гутарить не желали!), подкосило нас. И это и есть та свобода, за которую мы так страстно боролись?

Когда я высказал это Арро, он посмотрел на меня с досадой.

— Вечно ты, Попович, все путаешь, за мелочами не видишь главного! — проворчал он.

Наше взаимодействие с западными партнерами как бы росло. В каком-то порту они даже подарили нашему Союзу несколько компьютеров — до того никогда никаких компьютеров у нас не было. И Арро имел полное право гордиться: выходим наконец-то из нашего дохлого угла на мировой уровень. А тут этот Попович со своим глупостями прет, всегда не то видит!

Ну а не кажется ли ему, расстроенно думал я, что наши могущественные западные друзья довольны тем, что эстонцы теперь против нас, а грузины уже и не только против нас, но и с абхазами за один стол не садятся? Теряем мы — или больше находим? Но поговорить на эти душераздирающие темы нам с Володей тогда не удалось — он должен был излучать уверенность и ясность, а я лишь воду мутил!

Нашу вынужденную отчужденность на корабле мы восстановили потом в нашем Купчине, выпивая на наших тесных кухоньках — тут можно было душу открыть.