Горят огни

Все выстрелы удивительным образом попадают мимо меня, и я не сразу понимаю, в чем дело: пуля, пролетевшая в сантиметре от моего уха, сбила с головы парик, и даже с пятью слоями грима, который наверняка уже растекся местами, можно догадаться о том, кто я такая. Наверное, после такого глупого разоблачения меня должны пришить еще быстрее, но одна из пуль врезается в грудь Зои; я почти ничего не вижу сейчас, но чувствую: это конец. Я оборачиваюсь сразу же, но девушка уже не дышит, и ей изначально ничем нельзя было помочь: она мертва. На ее губах — легкая насмешливая улыбка.

Я не успеваю ни осознать, ни посмотреть в последний раз, ни прочувствовать: тупая боль в затылке заставляет голову кружиться, и я падаю, падаю в пустоту.

* * *

Я разлепляю глаза в каком-то обшарпанном подвале, среди сырости и плесени. Пытаюсь вспомнить последнее, что со мной произошло, и липкий ужас пробирает до костей: Зою убили. Я должна была ее вытащить, но даже этой малости сделать не смогла. Я терялась в догадках, сколько прошло времени и где именно я нахожусь, но не теряю надежды, что Таля и Дима всё-таки выбрались и уже находятся в безопасности.

Беглый осмотр подвала привел меня к выводу, что сбежать отсюда не получится: единственным выходом была массивная железная дверь, через которую точно не пробраться. Для успокоения совести я попыталась покричать, но выходили только какие-то сдавленные хрипы: в горле пересохло, а в доступности у меня не было ни глотка воды. Несмотря ни на что, мы с ребятами выполнили свою задачу, а то, что не получилось без потерь, — так ведь никто не застрахован.

Я успела поспать уже два раза и по третьему кругу передумать абсолютно все мысли, когда наконец дверь моей импровизированной тюрьмы открылась. Коридор, находящийся за дверью, тоже был освещен одной-единственной лампочкой, свисающей на проводе, — к этому я пришла, навскидку сравнив яркость освещения в подвале и снаружи.

На пороге стоит не кто иной, как Елисеев собственной персоной.

— Надо же, а я уже начал думать, что тебя случайно отправили на тот свет.

— Как будто вы не этого добивались всё время?

Он покачал головой.

— Вовсе нет. Есть разговор. Можешь идти? — ситуация была до невозможности сюрреалистичной, потому что в следующий момент Елисеев… протянул мне руку.

Еле удержавшись, чтобы не плюнуть на протянутую ладонь, я поднялась сама. Уже шагая из подвала наверх, я поняла, что мы не в Елисеевском доме, по крайней мере не в том, куда приехали с ребятами под видом журналистов: это какое-то другое место. Второй дом Елисеева, в котором мы находились, был обставлен похоже, но всё-таки иначе; к тому же, планировка была другой. Куда, черт возьми, он меня притащил? Матерясь сквозь зубы, я плелась за Елисеевым и надеялась лишь на быструю и безболезненную смерть. Почему он меня еще не убил?

Только оказавшись в просторном кабинете, наполненном всеми мыслимыми и немыслимыми предметами роскоши, мой враг номер один снизошел до объяснений, хотя и их, в общем-то, начал с вопроса:

— Ты никогда не задумывалась, почему до сих пор жива? — я молча посмотрела на него, всем своим видом показывая, что не настроена на дискуссии. Мужчина вздохнул. — Просто никто не собирался тебя убивать. Эти идиоты так старательно прятали тебя, будто твоя смерть сыграла бы значительную роль.

«Просто никто не собирался тебя убивать». Вдох.

— Может, чаю? — предложил Елисеев.

— Пожалуй, откажусь, — невесело улыбаюсь краем рта. Хрен знает, что у него на уме.

Мужчина вздыхает.

— Зря. Я же сказал, что твоя смерть не принесет мне сейчас никакой пользы. Ты гораздо ценнее живая, но никто, кроме меня, об этом не думал. Если честно, то и мать твоя мне тоже нужна была живой.

Выдох.

Он продолжает:

— Анастасия владела крайне ценной информацией, которой наотрез отказалась со мной поделиться. Полгода назад должен был погибнуть только твой отец, это был мой способ разговорить твою мамочку: потеряв мужа и поняв, что я не шучу, она вряд ли захотела бы терять еще и драгоценную дочь. В машине должен был быть только один человек, но почему-то вы ехали втроем, и это сорвало все планы. Поначалу я и правда думал, что тебя нет в живых.

Каждое слово — словно нож под ребра.

— Анастасия погибла по ошибке, но тот день, когда я узнал, что ты мало того, что не умерла, а еще и объявилась в Москве, был для меня как праздник, — Елисеев смотрит на меня. — Твоя мать вовсе не была дурой и за столько лет наверняка перестраховалась, поделившись с тобой семейной тайной, подробности которой знала только она, — я плохо понимаю, что он имеет в виду. Неужели у нашей семьи есть еще какие-то секреты? — Если расскажешь сразу, пожалуй, сохраню тебе жизнь.

Я лихорадочно пытаюсь переварить услышанное и хоть как-то уложить это всё в голове, как меня внезапно прошибает осознанием. Настолько абсурдно, что ни один человек не поверит, и меня пробирает истерический хохот. Елисеев удивленно смотрит на меня, пока я пытаюсь успокоиться: наверное, думает, что я сошла с ума.

Отсмеявшись, перевожу дыхание и с широкой улыбкой, а главное, абсолютно честно отвечаю: