Горят огни

Такой самодовольной физиономии, как у Костика сейчас, я еще ни у кого никогда не видела, хотя вовсе не имела в виду ничего такого. Все же, заставив его меня поуговаривать, я согласилась, и он усадил меня, балансирующую на грани истерики, в машину. Даже грустно думать о том, что он всего лишь учитель-мучитель. Если бы мы познакомились при других обстоятельствах и он не был бы нашим англичанином, то можно было бы и влюбиться. Хотя о чем я, тут и влюбляться-то не во что, всего лишь харизматичный, уверенный в себе и дико сексуальный красавчик, который носит симпатичную серьгу в ухе и, похоже, слушает ту же музыку, что и я. Этот блондин даже мог бы быть идеальным, но увы: помимо всех достоинств, он прямо-таки маньяк-извращенец, а по совместительству мой учитель английского и друг моего придурка-брата.

Мы ехали в полном молчании, и остатки приподнятого настроения стали настойчиво сменяться чувством тревоги. Казалось, что вот-вот из-за поворота покажется грузовик и все повторится, будет повторяться снова и снова, каждую секунду, пока я жива. У меня до сих пор не было ни одной зацепки: Таля ничего не знала, спрашивать у бабушки было неловко, а дядю, который, кстати, был моим официальным опекуном, я вообще с момента приезда не видела ни разу. Бабушку-то он навещал, но только тогда, когда я была в школе, как будто чувствовал, что я стану задавать вопросы, и специально избегал встреч.

Можно было бы, конечно, попытаться выведать что-то у Костика, но господи, откуда ему вообще знать.

Стараясь отогнать неприятное холодно-липкое чувство и отвлечься хоть на что угодно, пока я не успела сделать что-нибудь неадекватное, я попыталась завязать разговор.

— Константин Леонидович, а сколько вам лет?

— Снегирева, ты что, дура?

— Просто интересно, — я с безразличным видом пожала плечами. — Если это такая большая тайна, можно и не говорить.

Я посмотрела на учителя непробиваемым взглядом — что бы я ни говорила ему, но в этот раз сдаваться я не собиралась. Классный вздохнул.

— Двадцать три. Да, да, это мой первый год работы в школе, не смотри на меня так, иначе мое учительское самолюбие полетит к черту.

«Совсем молодой», — мечтательно подумала я и столкнулась с вопрошающим взглядом Костика, который даже выгнул левую бровь, чтобы подчеркнуть степень своего недоумения. Вот же… Я что, про молодого вслух сказала? Мне теперь не жить. Блин. Блин.

Отчаянно краснея, я как можно быстрее попрощалась и выскочила из машины прямо посреди дороги, на светофоре, попутно думая, как объяснить бабушке внезапно возникшую необходимость перейти в другую школу, а лучше всего — сменить еще и адрес проживания или вообще переехать в другой город. Брата на всякий случай тоже лучше поменять. Но господь, видно, совсем меня ненавидит: не успела я и шагу ступить, как каблук, подлый предатель, сломался, заставляя меня лихорадочно искать опору. Если бы я вовремя не ухватилась за открытую дверцу машины, то могла бы забыть не только о чистой юбке, но и о целых костях.

Костик мгновенно выбежал из машины и бросился ко мне, пока я силой мысли пыталась поправить растрепавшиеся волосы. Очень жаль, что нет успокоительного.

— Все хорошо?

— Ты издеваешься? Эти туфли были моими любимыми, а теперь каблук испорчен, и его, похоже, уже не починить. Конечно, все плохо! — с надрывом прокричала я, глубоко внутри радуясь, что моя тревога была напрасной, и аварии не произошло.

На самом деле нога жутко болела, но я не посчитала нужным говорить об этом Костику. Ведь здесь нет ничего страшного, наверное, просто синяк, неужели я ни разу в жизни не ломала каблуки, когда мы с Талей сбегали на вечеринки и напивались тайком от родителей? В любом случае, лежать с переломанным в нескольких местах телом было намного больнее, но эмоции рвались наружу прямо сейчас, и мне было просто необходимо их выместить, пусть даже и в дурацком нытье про испорченные туфли.

— Идиотка ты, Снегирева. Радуйся, что жива осталась, — вздохнул классный, а я невольно задумалась, только ли о сегодняшней ситуации он говорит.

Может, он намекает на то, что было два месяца назад? В школу подавали информацию о моих родителях, но, снимая меня с учета в психдиспансерах, дядя Игорь позаботился зачем-то и о том, чтобы нигде не проходила информация, что я вообще была тогда с родителями в машине. Я не сильно сопротивлялась и не вникала в то, зачем дяде могло это понадобиться, надеясь, что так смогу избежать лишних вопросов, ведь даже малейшее упоминание трагедии вызывало у меня болезненные ощущения. В школе ни о чем не знали, но Ник, Ник ведь наверняка рассказывал лучшему другу и про аварию, и про амнезию, и вообще про все на свете. Впрочем, сейчас мне было не так важно, кто и что имел сейчас в виду.