Горюч камень Алатырь

– На рогатину? – сощурился Ефим. – Не брешешь ли, парень?

Гришка только усмехнулся, поигрывая широкими плечами. Было очевидно, что он не врёт: тёмная от крови рогатина валялась рядом со зверем.

– Взять – взял, а до дому не доволоку, – с сожалением сказал охотник. – Тяжёл мишка… и не стоит того, чтоб пузо из-за него рвать. Я ж козлов пострелять шёл. Этого-то для забавы завалил – а теперь вот деть куда-то надобно! Ефим, я с него шкуру сниму, а мясо вы ешьте. Ежели в печи, в углях запечь – самое то! Вас много, быстро уплетёте. А что в утробу не влезет, то заморозьте!

Гришка прожил у них несколько дней. Утром ещё в темноте уходил со своим ружьём в лес, возвращался к вечеру, таща за собой двух-трёх убитых козлов. В одиночку ловко и быстро разделывал их, умело засаливал мясо, солонину складывал в бочонки, добытые из-под стропил, растягивал сушиться шкурки. Один раз притащил за хвост убитую красавицу-лису и бросил на снег перед крыльцом.

– Доход, конечно, малый… Может, бабам твоим сгодится, Ефим? Воротник там, аль чего…

Ефим сперва нахмурился – затем расхохотался, представив себе поверх драного, потёртого, пестрящего штопкой и латками Устиньиного азяма роскошный лисий хвост. Глядя на него, рассмеялся и Гришка:

– Могу десятка два таких добыть – полушубок как раз выйдет!

– Невесту, что ль, обрадовать хочешь? – невиннейшим голосом поинтересовался Ефим. Гришка только присвистнул сквозь зубы и покосился через плечо в сторону избушки. Но на крыльце было пусто.

– С невестами тут беда. На тыщу вёрст в округе девок нет, в заводы за ними ехать надобно. Не бурятку же брать… Так ведь она за нашего брата и не пойдёт!

– А ты укради! – усмехнулся Ефим.

– Украсть-то не штука, – хмыкнул и Гришка. – Так ведь затоскует да убежит! Баба лесная, её тайгой не напугать… Да и со своим бусурманом ей всяко привычней будет, на что бабу мытарить? Брательнику моему, Егору, тятька на самый Шарташ за невестой ездил, две сотни соболей и полста лисиц за Марью отдал! И всё зря: померла, дура, через год!

– А ты, я смотрю, нашу Васёну задаром взять хочешь, – сощурился Ефим. Гришка перестал ухмыляться. В упор глядя на Ефима жёлтыми рысьими глазами, сказал:

– Ежели отдашь Васёнку – три сотни соболей дам. Моё слово не пустяк, я с шести годов в охоте.

– Я Васёнке не большак, – сдержанно ответил Ефим. – Коли захочет за тебя – воли не сниму. Только она ж, парень, не пойдёт!

– Это мы поглядим, – без улыбки сказал Гришка. Ужинать отказался, споро сложил санки, встал на лыжи и исчез в тайге.

Василисе об этом разговоре Ефим не стал даже рассказывать. Устинье же поведал всё, отозвав жену на всякий случай на берег озера, подальше от избёнки.

– Только этого недоставало, – нахмурилась Устинья, выслушав мужа. – Ох, Ефимка… Кажись, опять мы из огня в полымя! И опять через Васёну! Воистину, красота нашей сестре в наказанье даётся!

– Ну и где оно – твоё наказанье-то? – буркнул Ефим.

– Где, спрашиваешь? – скупо усмехнулась она. – Да вот оно, рядышком стоит! Ефимом Прокопьичем прозывается! На веки вечные наказанье мне, до гробовой доски! А коли шутки бросить, так Васёнка против меня всемеро краше! И горя всемеро ж больше хлебнула… А теперь ещё и Гришка этот на её голову!

– Так не отдам её, и говорить не о чем!

– Ты-то не отдашь… да как бы он сам не взял, – медленно сказала Устинья, глядя на то, как закатные лучи скользят между обледенелыми соснами, метя их багровым, словно кровавым следом. – Гришка этот в тайге-то как дома. Охотник, стрелок. Ему девку себе забрать – пустяк…

– Ну, Устька, скажешь тоже! – Ефим передёрнул плечами. – Охотник, так не разбойник же – бабу силом брать! Вон – добром договориться хочет, соболей сулит…

– Да что нам с тех соболей?! – рассердилась Устинья. – Ни выделать, ни продать, ни на себя намотать! Да и Васёна не пойдёт никуда! Гришка этот – сущая анафема! Одни глазюки звериные чего стоят!

– Так и про меня такое тож на селе-то говорили, – усмехнулся Ефим. – Нешто забыла?

– Ещё как помню! И посейчас такой же! – в сердцах отозвалась Устинья. – Только что ж я поделать могла, коли дурой оказалась?

– Ну во-от, завела опять…

– Чего «завела»? Дура и есть! Полюбила вот – и мучаюсь с тобой! И нечего отворачиваться, когда так и есть! А Васёнке такое же счастье на что? Ей этот Гришка даром не сдался… Да и нешто после Антипа на кого другого посмотреть можно? Ты глянь на неё, ведь истаяла совсем! Молчит с утра до ночи! У меня уж глаза болят следить за ней, чтоб чего не выкинула! Ведь двух месяцев ещё даже не прошло… Нет… не пойдёт она. Незачем и спрашивать.

Ефим не возразил: жена была права. Василиса ходила похудевшая, бледная, с сизыми тенями под глазами, постаревшая на десяток лет. Не поднимая взгляда, делала нехитрую работу: чистила снег, топила воду в единственном ведре, рубила топором смолистые сосенки на растопку, латала ветхую одежду, нянчилась с Танюшкой. Почему-то быстро уставала, то и дело прикладываясь на лавку и украдкой вытирая со лба и висков бисеринки пота. Часто останавливалась посреди избы, неловко ухватившись рукой за стену или печь, закрывала глаза.