Горюч камень Алатырь

«И буду им связанным ровно столько, сколько понадобится Александрин!» – отважно возражал он своему тусклому отражению в дверце книжного шкафа. – «Потому что, наверное, не просто так она с меня это слово взяла! Ты, брат Закатов, знать ничего не знаешь о том, что происходило в семействе Тоневицких все эти годы! Помимо Веры, там ещё и сводные братья, и сестра! Кто знает, что за отношения сложились между ними… Может быть, как-нибудь поосторожнее расспросить об этом Александрин? Вздор, Закатов: никогда в жизни ты не мог вести душеспасительных бесед! Испортишь всё ещё больше и только напугаешь эту несчастную девочку. И это уже будет не только преступно, но и опасно! Однажды мадемуазель Влоньская уже влезла в петлю! Тебе ли не знать, что такие желания обычно имеют рецидивы! К тому же в её нынешнем состоянии довольно пустяка, чтобы… Ну уж нет! Тут, право, даже выбирать не из чего. Коль уж Александрин оказалась в моём доме – она должна не бояться здесь ничего. Спокойно доносить младенца, с божьей помощью родить – и баста, дальше будет видно! Может быть, после родов она переменится, такое же случается… Дунька, по крайней мере, это утверждает… Какой у меня может быть выбор?!»

Никита решительно подходил к окну – и до рези в глазах смотрел на метель, силясь выгнать из мыслей тонкое, смуглое лицо с милой родинкой на щеке, тёмные, внимательные глаза, мягкие ресницы, волну смоляных волос…

«Но ведь Вера мучается, мучается ужасно! Каким облегчением для неё было бы узнать, что Александрин жива и здорова, что она вырвалась от Казарина… Но нет, она не узнает этого никогда! Потому что господину Закатову приспичило сыграть в благородство! Он, понимаете ли, дал слово и держит его! Тьфу… Закатов, ну почему от тебя всем одни только неприятности?! И куда Дунька опять «ерофеича» спрятала?! В собственном доме напиться не дадут!»

Книжный шкаф молчал. Свеча безмолвствовала. Снежным вихрям за окном нечего было добавить. Даже сверчок за печью умолк, словно расписываясь в своём бессилии. Закатов мрачно выругался, погасил свечу и, геройски подавив мечты о «ерофеиче», отправился спать.

А зима неспешно шла дальше, волоча через заснеженные деревеньки Бельского уезда свои метели, снегопады, мглистые ночные бураны и редкие солнечные дни. Минули весёлые Святки, на которых деревенская молодёжь традиционно вваливалась в барский дом в личинах и вывороченных шубах, с плясками и колядами, требуя угощения, а Дунька, бурча больше для порядка, готовила для них богатый стол с пирогами, сластями и жареной свининой. В девичьей вовсю гадали на углях и воде, предлагали увидеть судьбу и Александрин, но та решительно отказалась, наблюдая, впрочем, за девичьей вознёй и беготнёй с большим интересом. Став официальной гувернанткой Маняши, она, казалось, почувствовала себя увереннее в доме своего неожиданного покровителя, и за всю зиму Закатов увидел у неё слёзы лишь один раз: когда он предложил ей жалованье.

– Право, Никита Владимирович, я не настолько низко пала! – дрожащим от возмущения голосом объявила она. – Вы спасли мне жизнь! Я живу в вашем доме третий месяц на всём готовом, мне давно не было так хорошо и спокойно… за что же вы собрались мне платить? За моё блаженство?!

– Но, Александрин… дитя моё… Вы ведь даёте уроки моей дочери…

– …и получаю от этого несказанное удовольствие! – отрезала Александрин. – Стало быть, это я должна заплатить вам за него! Вы сделаете мне огромное одолжение, Никита Владимирович, если мы более не вернёмся к разговору о деньгах!

Закатов осторожно перевёл дух, понимая, что дёшево отделался. Больше он не возвращался к денежной теме.

Александрин была права: их занятия с Маняшей больше напоминали весёлую игру. Для Закатова это было неожиданностью: он помнил собственное безрадостное ученичество, долгие часы зубрёжки, сухой голос учительницы: «Вы опять ничего не помните, чем забита ваша голова?» – от которого хотелось сжаться в точку и исчезнуть с божьего света. Уроки же французского – по утрам, за чаем – напоминали ему весёлое перекидывание мячика:

– Чайник, ma chere?

– Bouilloire!

– Сахарница?

– Sucrier!

– Tres bien! Servez le lait, ma chere!

– Je ne comrend pas, madame!

– Ну, пустяки, вспоминайте! «Lait», «servez»…

– Вспомнила! S’il vous plait, avec plaisir!

– Превосходно, вот и выучили!

– Александрин, вы просто непревзойдённый педагог! – с искренним восхищением заметил однажды Закатов, наблюдая во время вечернего чая за этим перебрасыванием словами. – Никогда не думал, что можно так легко и просто учить языки! Этому сейчас учат в Смольном институте?

Александрин грустно улыбнулась, отпустила Маняшу играть – и та помчалась из комнаты прямо в протянутые руки Федорки. Когда за ними, хлопнув на весь дом, закрылась дверь (хорошие манеры не прививались, хоть убей, ни Маняше, ни Федорке), Александрин со вздохом ответила:

– Ничему, кроме смешного кривляния, в нашем институте научиться было нельзя. И как жаль, что я лишь сейчас начинаю понимать это.