Горькие травы

— Помню, Степана тоже выбирали. Тогда у нас собрание было осенью, прямо на конном дворе, — сказала она. — А потом его еще раз выбирали, когда колхозы объединились. Тогда шумно было, спорили. Господи, неужто больше не увидишь, не услышишь? Ну, поздравляю тебя, Дмитрий Романыч.

Она протянула ему сильную руку с шершавой темной ладонью.

— Спасибо, Марфа Андреевна. Я тебя тоже…

К ним подошли Чернояров и представитель из района и тоже поздравили. Парторг глядел немного настороженно, представитель из района улыбался.

— Что ж, товарищ Поляков, кончилось гибельное междуцарствие. Кстати, мне где-то переночевать нужно.

— Это мы устроим, — сказал Поляков. — Как, Василь Васильевич?

— Можно хоть у меня. Гостиницу мы пока не построили, пусть уж довольствуются.

— Магарыч бы надо с нового.

— Не заработал еще. А то поставим, как, Марфа Андреевна? Сразу с двоих, чтобы дешевле было.

— Поздновато, Дмитрий Романыч, петухи небось кричат.

Собрание закончилось около двенадцати ночи, и Полякову хотелось побыть одному. Он вышел на улицу. По всему селу стоял гомон, мужики курили у конторы, переговаривались, кое-где смеялись девушки. В дальнем конце села еще пиликала гармошка и звонкий голос старательно выводил частушку. Полякову впервые за весь месяц в деревне стало спокойно. Он отошел в сторону, нащупал в кармане брюк пачку помятых папирос и закурил. Для этого ему пришлось распахнуть полы пальто. Сердитый февральский морозец мгновенно дал себя знать. Над селом и дальше — безоблачное, в звездах небо. Откуда-то из-за конторы потягивал ветерок, дунет и стихнет.

— Перед метелью, — услышал он стариковский голос рядом и не стал оглядываться.

— И то, кум, — ответила женщина, как видно тоже пожилая и степенная. — Мартушка еще закрутит вертушку. По-старому еще март долго будет. У меня в прошлом году куры неслись вовсю. А сейчас хоть бы одно яичко на грех.

— Кормить надо лучше, кума.

— Не говори, дед Силантий, два мешка овса стравила. Или зажирели, проклятые? Картошки жалко, самим до новины не дотянуть.

— Слыхала председателя? — Теперь Поляков вспомнил голос деда Силантия. — Поменьше, говорит, надо на своих огородах копаться, побольше о колхозе думать. И трудодень будет. Хочет понежские поля распахивать. Они от войны так и заросли лесом. Там, дай бог памяти, под тыщу десятин, не меньше. Все пшеницей на первый год хочет затурить, а? Вон как все расшумелись.

— Да что, кум, бабы еще с фермы говорили — боевитый.

Дмитрий стоял близко, отделенный густыми, в прозрачном голубоватом снегу кустами акации. Шумно расходился по селу народ; укрытые снегом, редко-редко светились окнами хаты.

— Его устами да мед пить, — раздумчиво сказал дед Силантий. — За весь мой век один хороший председатель и был, Степка Лобов. Потому свой был человек, народу хорошего хотел. Помнишь, кума, в последний год своего председательства по три кило дал на трудодень? От него и Марфушка-то человеком стала. Видала, до правленцев дошла баба. А этот Митька пока што кот в мешке. Поживем — поглядим. Вон он как за Марфушку — двумя руками.

— А что, хорошо, Марфа-то бессменно на ферме парится. Так и надо: кто работает, того и выбирать. Нас с тобой не выберут.

— А мне без нужды, свое отработал. Мои вон дуры на

Алтай собрались, Клавка с Полькой. Хлебные места, говорят. Там, пишут, делов таких наворотили — страсть. Со всей Расеи посъезжались, хлеба, мол, горы. И путевки у них уже подписаны.

Послышался женский вздох.

— Слыхала, дед Силантий. Ноги закоченели, муженек все собирается валенки подшить — никак не соберется.

Поляков застегнул пальто, сунул руки в карманы и пошел от конторы вдоль изгороди из акации. Снег под ногами размеренно поскрипывал. Его скоро окликнули, и он остановился — голос показался ему до удивления знакомым. «Не может быть», — подумал он, издали приглядываясь к высокой тонкой фигуре в короткой шубке и пуховом платке и угадывая окончательно.

— Добрый вечер. Это вы? — спросил он, пожимая холодную маленькую руку. — У вас что, нет перчаток?

— Есть. Здравствуй, Дмитрий. — Она поморщилась от его официального тона. — Можно ведь по-человечески, без «вы».

— Можно и без «вы».

Она взяла его под руку и шагнула на боковую тропку.

— Надень перчатки — мороз. Весна что-то не торопится, — сказал Дмитрий тихо, и она натянула перчатки на ходу и снова взяла его под руку.

Люди почти уже разошлись, гармошка умолкла. Было тихо, совсем тихо, если не считать собачьей возни где-то неподалеку. Из-за изгородей поднимались призрачно белые деревья, и Поляков не мог понять, что от него нужно, зачем Борисова оказалась здесь, ведь все уже для обоих ясно. Почему-то вспомнил Катю. В беготне последних двух недель он не написал ей ни строчки, а обещал вернуться к субботе. Он забеспокоился всерьез, ему захотелось освободиться от руки Борисовой. Он не стал этого делать. Слишком по-хорошему и давно знал он эту руку, и Катя здесь ни при чем.

— Помнится мне твое село, — сказала Борисова, прислушиваясь к тишине, и к молчанию Полякова, и к прозрачному скрипу снега под ногами.