Горький-политик

«Такие люди, как Михаил, не могут обеспечить нормального функционирования партии. За время, меньшее, чем год, я его видел материалистом по Плеханову, эмпириомонистом, яростным противником центра, «Пролетария», Ленина, проводил его отсюда сторонником Ленина, но все же эмпириомонистом, не знаю, кто он сегодня и кем будет завтра. Он истерик, вероятно, его психика весьма неустойчива, и в этом он ничуть не лучше любого другого интеллигента. Он талантлив, но в нем есть естественная склонность к расколам и дезорганизации, что объясняется его непомерным и нелепым самолюбием, а также крайним индивидуализмом. Он хочет играть крупную роль – коли не умрет – будет играть ее, к сожалению»[301].

В сущности, Горький, на глазах которого с закрытием Школы умерла, по его собственным словам, его «надежда № 101»[302], увидел в Вилонове все недостатки, которые осуждал в буржуазной интеллигенции. К тому же, далеко не все интеллектуалы, согласившиеся принять участие в проекте, разделяли утопическую концепцию школы и чрезмерную веру Горького, Луначарского и Богданова в каприйский эксперимент. Жена Алексинского в своих воспоминаниях приводит любопытное и крайне реалистическое мнение мужа, который серьезно сомневался в возможности достичь значимых результатов:

«Он [Алексинский – пер. ] считает, что, если речь идет о подготовке грамотных активистов для рабочих организаций, школа может оказаться полезной. Но если мы собираемся создать новую цивилизацию, вырастив некоего гомункулуса под названием «сознательный рабочий», проект обречен на провал. Человек сложнее овоща. Из спаржи и огурцов можно искусственным путем получить новые скороспелые сорта, но обращаясь таким образом с людьми, мы рискуем вырастить скороспелых приматов»[303].

Если вспомнить о судьбах каприйских студентов после их возвращения в Россию, трудно не согласиться с этим мнением. Один из учащихся, А. Романов, испугавшись угроз царской охранки, стал тайным осведомителем в Партии большевиков и впоследствии был расстрелян[304]. Такая же судьба постигла Р. Малиновского, а Пахом (В. Лювшин) был отправлен на каторгу. Только Калинин и Косарев проявили себя после окончания школы. Первый стал одним из организаторов движения Пролеткульта и членом Наркомата культуры нового Советского государства, второй – он один оставил воспоминания о Каприйской школе, которые были опубликованы в журнале «Сибирские огни» – сыграл важную роль в борьбе за установление советской власти в Сибири.

3. Прекращение дружбы Горького и Богданова: идеологические и личные причины?

Согласно документам, находящимся в распоряжении историков, личные разногласия между организаторами сыграли определяющую роль в прекращении сотрудничества Горького и Богданова. В ссорах перед закрытием Школы М.Ф. Андреева оказалась главным действующим лицом, К.П. Пятницкий в своем дневнике писал: «М.Ф. рассказывает: вчера Богд., показал А.М. «документики» против М.Ф.: 1) Письмо, что не хватает денег на школу, 2) Письмо, где говорилось, как расстраивает отъезд в Алассио[305] […] Что же сказал А.М.? – Сказал из этих писем я вижу одно – какая хорошая женщина М.Ф. и какой подлец Вы»[306].

Пятницкий также рассказывает о разговоре между Горьким и М.Ф. Андреевой после последней встречи с Богдановым и Луначарским: «Я сказал сегодня, что я не хочу иметь дел с Б.[огдановым] и Л.[уначарским], как только кончится школа. Между ними нет ни одного социалиста»[307].

В остальном проблемы личного характера подтверждаются и самой М.Ф. Андреевой, которая в конце 1909 пишет И.П. Ладыжникову: «За последнее время мне пришлось пережить такие ужасные, такие совершенно невероятные разочарования, пришлось убедиться в мелочности и нечестности таких людей, которые для меня были Человеками с самой большой буквы, и так хотелось бы увидеть своего, близкого человека, поговорить, услышать свежее мнение, узнать, как другой человек, в которого сохранил еще веру, думает […] Не знаю, кто Вы – «впередовец», или «ленинец», или еще кто, но, если Вам дорог А.М., – приезжайте при первой возможности. Предупреждаю Вас – я нынче, по терминологии Луначарского, Богданова и K°, – «мерзкая женщина», меня собирались даже сумасшедшей объявить – не хочу играть с Вами в прятки»[308].

Похожие жалобы можно увидеть в следующем письме Буренину, в котором актриса говорит о документах, упомянутых в дневнике Пятницкого: «Весьма вероятно, что Вы услышите что-нибудь о том, что меня кислотой облили или отколотили меня, так как я признана «вредным элементом, враждебно настраивающим, который необходимо устранить всеми мерами». Уже были попытки клеветы, обмана, использования моих старых дружеских писем в качестве «документиков», пока это разбилось о несомненную мою правоту и честность, но кто знает, что еще придумают»[309].