Горький-политик

1921 год был началом второй эмиграции Горького. В Италию он прибыл только в 1924 г. после трехлетнего пребывания в центральной Европе. Причинами этой эмиграции, как и первой, были как состояние здоровья, так и моменты политического порядка. Если немногим менее 20 лет назад он впервые покидал Россию, чтобы избавиться от преследований царизма, то во второй раз он вынужден был покинуть ее если не для того, чтобы скрыться от новых советских порядков, то, во всяком случае, из-за того, что взаимное расположение его и новой власти становилось достаточно проблематичным.

Цензура «Несвоевременных мыслей», его плохо скрываемое недоверие к новому курсу, постоянное обращение к нему представителей интеллигенции, находившихся в разной степени немилости у нового правительства, предоставление им своего жилища в Петрограде в качестве убежища для всех тех, кому было трудно, – все это не могло не вызвать широкого осуждения и политического недоверия к Горькому.

Источником, проливающим свет на эти неприятности, на эти все возрастающие трудности чисто человеческого и политического характера, является переписка, которую Горький вел в 1918–1935 годах с Романом Ролланом. 25 сентября 1921 г. Горький в явно подавленном настроении изливал душу своему французскому другу: «Я чувствую себя очень утомленным; за последние семь лет я видел и пережил много тяжелых драм, – тем более тяжелых, что они были вызваны к жизни не могучей логикой чувства и воли, но тупым и холодным рассудком фанатиков и трусов. Тяжело также видеть зловещую настороженность, хищных птиц и зверей, которые, глядя на судороги смертельно уставшей России, ожидают безопасной минуты, чтобы выклевать ее глаза и разорвать голодное тело»[422].

И еще – 3 января 1922 г.: «Ошибочно думать, что русская революция есть результат активности всей массы русского народа, – нет, народная масса все еще не усвоила, не понимает значения событий. Разумеется, последние четыре года значительно поколебали ее инерцию, но – основным стремлением всякого народа является стремление к покою. Революции всегда совершались – Вы это знаете, – волей многих безумцев, – русская революция подчинена этому же закону. И теперь, когда истинные революционеры, люди высокого духа, – частью погибли в борьбе, частью изработались, устали и поглощаются будничной, черной работой, – теперь возможно в русском крестьянстве возвращение к старине, к «порядку», во что бы то ни стало. Консерватизм деревни может быть побежден только мощно развитой техникой – машины, машины! […] Интеллектуальная сила России быстро убывает – за эти четыре года погибли десятки ученых, литераторов, художников»[423].

Среди «фанатиков, которые отличались своими тупоумными взглядами», особую роль играл, по мнению Горького, прежде всего, Зиновьев. Отношения Горького с Зиновьевым были плохи и с каждым днем ухудшались. В.Ф. Ходасевич замечает: «Зиновьев старался вредить Горькому, где мог и как мог. […] Дерзость его доходила до того, что его агенты перлюстрировали горьковскую переписку – в том числе письма самого Ленина. […] Незадолго до моего приезда Зиновьев устроил в густо и пестро населенной квартире Горького повальный обыск. В ту же пору до Горького дошли сведения, что Зиновьев грозится арестовать «некоторых людей, близких к Горькому»[424]. Зато «время от времени у Горького собирались петербургские большевики, состоявшие в оппозиции к Зиновьеву»[425].

Факт вражды между Горьким и Зиновьевым и ее роль в решении писателя эмигрировать второй раз подтвердила и Нина Берберова. Но, во всяком случае, В.И. Ленин, конечно, стремился не делать достоянием гласности враждебное отношение партии к товарищу М. Горькому. Даже в моменты наибольшего охлаждения эта осторожность в отношении Ленина к Горькому постоянно сохранялась.

В.И. Ленин, в отличие от Сталина, не допускал вероятности того, что М. Горький может оказаться в какой-то момент в лагере врагов революции. «Он ограничивался тем, что указывал ему на ошибки, помогал найти пути их преодоления, следил за его верностью революции и советовал ему внимательно наблюдать за тем, как трудится рабочий класс»[426].

Разница между цензурой Сталина и Ленина отмечалась самим Горьким. В то время, как Сталин угрожал, Ленин ограничивался «горестным покачиванием головы» и говорил: «Вы компрометируете себя в глазах товарищей и рабочих[427]». Возможно, что именно для того, чтобы писатель не скомпрометировал себя окончательно, Ленин 9 августа 1921 г. сообщал ему, одобряя и поддерживая его мысль об отъезде: «Переслал Ваше письмо Л.Б. Каменеву. Я устал так, что ничегошеньки не могу. А у Вас кровохарканье и Вы не едете!! Это ей же ей и бессовестно и нерационально. В Европе в хорошей санатории будете и лечиться и втрое больше дела делать. Ей-ей. А у нас ни леченья, ни дела – одна суетня. Зряшная суетня […] Ваш Ленин»[428].