Горький-политик

Несомненно, было бы неверно полагать, что забота Ленина о легких Горького объяснялась только деловыми соображениями. Герлинг справедливо пишет, что «можно найти признаки живого искреннего интереса, который Ленин проявлял к здоровью Горького еще до революции[429]». В 1913 г. он спрашивал, можно сказать, с сердечным участием: «Есть ли в этой Италии первоклассные врачи?»[430]. И нет сомнений, что в 1921 г. в заботе, с которой Ленин[431] стремился ускорить его отъезд, наряду с беспокойством по поводу его болезни, имело место законное стремление «спасти его от всех неприятностей и от разочарований послереволюционного периода, которые могли бы еще больше уменьшить его веру в Революцию и отдалить его от нее»[432].

Деятельность Горького касалась не только чисто гуманитарной сферы. Кроме молока, масла, лекарств и других вещей, которые нельзя было достать в те трудные времена, он не отказывался от того, чтобы добиваться выдачи паспортов и выездных виз для интеллигентов, которые, оказавшись за границей, не выказывали особых симпатий к революции.

16 октября 1921 г. Горький покинул Россию. Он уехал с чувством вражды не только к ненавистному Зиновьеву, но и к режиму, цензура которого препятствовала, с его точки зрения, распространению культуры и свободному распространению идей. Несмотря на вполне понятный гнев, выраженный в этом письме, с первых же дней изгнания М. Горький не пожелал предать огласке свои серьезные разногласия с руководством партии и в интервью газете «Дейли Ньюс» заявил: «В принципе я совершенно разделяю теорию Ленина и твердо верю в международную социальную революцию[433]. Его позиция по отношению к русской эмиграции с самого начала была сложной[434]. Как пишет Россана Платоне, в корреспонденции тех лет заметны его колебания: «В письмах к Ходасевичу часто можно увидеть довольно резкую критику советского государства; в письмах к советским корреспондентам, в первую очередь, к обеим бывшим женам Е.П. Пешковой и М.Ф. Андреевой, сильнее выражено неприятие эмиграции. Это нельзя отнести к банальному феномену оппортунизма, скорее, здесь отразились внутренние переживания писателя, с которыми сложно было примириться, они и стали определяющими для такого противоречивого и двойственного отношения»[435]. Это отношение привело к тому, что Горький остался в стороне, не соглашаясь окончательно примкнуть ни к одному из лагерей: принять эмиграцию означало бы отказаться от возможности будущего возвращения на Родину и, очевидно, что несмотря на его жестко критическую позицию по отношению к деятельности большевиков, он не чувствовал себя готовым к окончательному разрыву, с другой стороны, он не хотел и уступать политической воле, далекой от его мировоззрения и наносящей вред рабочему классу. Таким образом, писатель избегал окончательных решений, которые могли бы стать бесповоротными. В последующие годы он придерживался той же позиции и никогда не позволял себе открытой критики. Однако публикация очерка «О русском крестьянстве» вызвала возмущение и критику в среде русской эмиграции и в самой советской России. В этом очерке и в последовавшей за ним статье «Интеллигенция и революция» он выражает резко отрицательное отношение к Октябрьской революции. Другим камнем преткновения в отношениях М. Горького и советских политиков стал процесс над эсерами. Весной 1922 года он писал Рыкову: «Если процесс социалистов-революционеров будет закончен убийством, это будет убийство с заранее обдуманным намерением, – гнусное убийство. Я прошу Вас сообщить Л.Д. Троцкому и другим это моё мнение. Надеюсь, оно не удивит вас, ибо вам известно, что во время революции я тысячекратно указывал Советской власти на безмыслие и преступность истребления интеллигенции в нашей безграмотной и некультурной стране. Ныне я убеждён, что если эсеры будут убиты, это преступление вызовет со стороны социалистической Европы моральную блокаду России»[436].

Это письмо М. Горького Ленин назвал «поганым»[437], за ним последовала официальная атака на писателя в газете «Правда». В правдинской статье, автором которой был Карл Радек, утверждалось: «Максим Горький никогда не был пролетарским писателем»[438]. В газетах имя М. Горького стало упоминаться исключительно в негативных контекстах. Наступил период наибольшего охлаждения в отношениях писателя с Советским Союзом. Однако это не улучшило взаимоотношений М. Горького с русской эмиграцией, он по-прежнему отказывался сотрудничать в эмигрантской прессе.