Горький-политик

Свидетельство В.Ф. Ходасевича внушает доверие не только потому, что он жил рядом с М. Горьким в Германии и в Сорренто. Еще до приезда в Италию Горький делился с ним своими размышлениями на политические темы. Об этом говорят письма М. Горького В.Ф. Ходасевичу из Гюнтершталя летом-осенью 1923 г. Особенного внимания заслуживает письмо от 8 ноября. В нем М. Горький обнаруживает свое полное разочарование в культурной политике советского режима: «Из новостей, ошеломляющих разум, могу сообщить, что газета «Накануне» напечатала следующее: «Джоконда» – картина Микель Анджело, a в России Надеждою Крупской и каким-то М. Сперанским запрещены для чтения: Платон, Кант, Шопенгауэр, Вл. Соловьев, Тэн, Ницше, Л. Толстой, Лесков, Ясинский и многие другие подобные еретики. И сказано: «Отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги.» Все сие будто бы отнюдь не анекдот, а напечатано в книге, именуемой: «Указатель об изъятии антихудожественной и контрреволюционной литературы из библиотек, обслуживающих массового читателя». Сверх строки мною вписано «будто бы» тому верить, ибо я ещё не могу заставить себя поверить в этот духовный вампиризм и не поверю, пока не увижу Указатель.

Первое же впечатление, мною испытанное, было таково, что я начал писать заявление в Москву о выходе моем из русского подданства. Что ещё я могу сделать в том случае, если это зверство окажется правдой?»[450].

Такое же негодование выражено в письме к Ромену Роллану от 15 января 1924 г., в котором жена В.И. Ленина оценивается еще более негативно: «Жена Ленина, человек по природе неумный, страдающий базедовой болезнью и, значит, едва ли нормальный психически, составила индекс контрреволюционных книг и приказала изъять их из библиотек[451]». По этому поводу В.Ф. Ходасевич замечает, что если гнев по поводу культурной деятельности Н.К. Крупской был искренним, то угроза отказа от русского гражданства была несколько театральной. Замечание В.Ф. Ходасевича носит оттенок добродушной иронии, тем более, что в этот период взаимоотношения М. Горького и В.Ф. Ходасевича были настолько близкими, что они решили совместно выпускать альманах «Беседа». Таким образом М. Горький надеялся объединить все прогрессивные силы Европы, России и эмиграции: «В «Беседе» должна была найти осуществление горьковская идея «моста», соединяющего два берега русской литературы. Однако его замысел не в волне удался. В журнале действительно были представлены ведущие писатели современного мира, но российским литераторам доступ на его страницы был сильно затруден»[452].

Журнал «Беседа», публикуемый за рубежом, носил в основном литературный характер и не имел никакого антисоветского оттенка. Несмотря на это, только один из семи номеров, изданных под общей редакцией М. Горького и В.Ф. Ходасевича, поступил в продажу в Советской России. 15 мая 1925 г. Горький писал: ««Беседа» – кончилась. Очень жалко […] По вопросу – огромнейшей важности вопросу! – о том, пущать или не пущать «Беседу» на Русь, было созвано многочисленное и чрезвычайное совещание сугубо мудрых. За то, чтобы пущать, высказали трое: Ионов, Каменев и Белицкий, а все остальные: «не пущать, тогда Горький воротится домой». А он и не воротится! Он тоже упрямый»[453]. «Упрямство» писателя не было мимолетным капризом. Еще 21 апреля 1923 г. М. Горький писал Ромену Роллану в таком же духе, а 15 января 1924 г. подтвердил: «Нет, в Россию я не еду, и все более чувствую себя человеком без родины, без отечества. Я даже склонен думать, что в России мне пришлось бы играть роль крайне странную, роль врага всем и всему, и, при некоторой необузданности мыслей, слов, действий я встал бы там в смешную позицию человека, которой бьёт лбом в стену, безуспешно пытаясь разрушить её, но не имея сил даже поколебать тяжёлые камни пошлости.

Меня считают сторонником Советской Власти, а Орлар пишет в «Histoire des Soviets», что я «присоединился» к этой власти. Это не вся правда. В начале 18-ого года я понял, что никакая иная власть в России невозможна и что Ленин – единственный человек, способный остановить процесс развития стихийной анархии в массах крестьян и солдат[454]». Неизвестно, говорил ли М. Горький на подобные темы с В.Ф. Ходасевичем, который, как уже отмечалось, предпочитал не писать о политических взглядах М. Горького. Из этого периода В.Ф. Ходасевич вынес, впрочем, одно важное психологическое наблюдение: «Он не выносил уныния и требовал от человека надежды – во что бы то ни стало…: в обмен на свое участие он требовал для себя права мечтать о лучшем будущем того, кому он помогает. […] Ко всякому разочарованию, ко всякой низкой истине он относился как к проявлению метафизически злого начала. Разрушенная мечта, словно труп, вызывала в нем брезгливость и страх, он в ней словно бы ощущал что-то нечистое. Этот страх, сопровождаемый озлоблением, вызывали у него и все люди, повинные в разрушении иллюзий, все колебатели душевного благодушия, основанного на мечте, все нарушители праздничного, приподнятого настроения»[455].