Горький-политик

Союз с В.Ф. Ходасевичем и сама жизнь М. Горького в Сорренто летом 1925 года претерпели неожиданные изменения. Весной В.Ф. Ходасевич отправился в Ирландию, где написал несколько статей о работе крупной судоверфи Белфаста. Восторженный тон статей, в которых работа ирландской верфи противопоставлялась бездействию советских верфей, вызвал недовольство М. Горького. Он написал В.Ф. Ходасевичу резкое письмо, которое привело к охлаждению между ними[456]. Г. Герлинг справедливо замечает, что за маловажным предлогом, связанным с ирландскими судоверфями, должна была скрываться совсем иная причина. В самом деле, летом 1925 г. «упрямство» М. Горького стало ослабевать, и можно утверждать, не рискуя ошибиться, что в эти месяцы в его голове возникла мысль о возможном возвращении окончательном в Россию. Мысль о возвращении была вызвана не только ностальгией, но и сооображением, что слишком долгое отсутствие негативно влияет на популярность его творчества в России, признанием, что новый советский режим, хотя и имел недостатки, все же оказался не таким слабым и нестабильным, как представлялось в первое время. В действительности, письма тех лет свидетельствуют о том, что у Горького никогда не было намерения навсегда уезжать из Советского Союза. В одном из писем Е. Кусковой в августе 1925 года он пишет: «Я никому и никогда не говорил: “В Россию не вернусь”»[457]. В том же письме он утверждает: «Мое отношение к советской власти вполне определенно: кроме нее иной власти для русского народа не вижу, не мыслю и, конечно, не желаю»[458].

Весьма вероятно, П.П. Крючков стал посредником при возвращении писателя в Россию. В те годы П.П. Крючков официально являлся доверенным финансовым агентом М. Горького и одновременно директором берлинского представительства советского издательства «Международная книга». Это – проверенные факты. А то, что он был также секретным агентом ГПУ, приставленным к Горькому, – только предположение. Однако это предположение вполне реально, поскольку известно, что после возвращения писателя в Россию П.П. Крючков действовал как агент ГПУ под личиной официального секретаря Горького. Кошенков так говорил о поведении жены Крючкова Елизаветы Захаровны в 1933 году, когда она гостила у М. Горького на Малой Никитской улице, а писатель находился в Сорренто: «[…] она уже стала не только хозяйкой вещей и комнат, она даже требовала, чтоб пришедшую почту на имя Алексея Максимовича давать ей. Здесь мне помогала ложь. Я крепко врал: на ее вопросы о письмах отвечал: “не было”, а сам всю почту прятал в сундук на кухне»[459]. На судебном процессе в 1938 году П.П. Крючков был признан виновным в убийстве Горького и его сына и расстрелян. Об истинной роли П.П. Крючкова летом 1925 г. мы можем лишь догадываться. В процитированном письме Ходасевичу, Горький сообщал, что начал переговоры о возможности печатания и распространения в России альманаха «Беседа». Типографская работа в России стоила значительно дешевле[460], чем в Германии, о чем его уведомил П.П. Крючков, человек, «стоящий ногами на земле». Вполне вероятно, что условия, предложенные тем, кто стоял «ногами на земле», в сочетании с чувством ностальгии и заботой о престиже, способствовали созреванию решения о возвращении. С другой стороны, П.П. Крючков, конечно, не мог говорить только от своего имени. Мысль о возможности возвращения А.М. Горького на родину принадлежала советскому руководству. Прошел накал революции, и новое государство больше, чем когда-либо, нуждалось в присутствии человека, чье имя гарантировало согласие и престиж. Кроме того, существовали причины, связанные с недостатком денежных средств, которые, хотя и не впрямую, могли влиять на сближение М. Горького с советским руководством.