Горький шоколад

– Ага, – и он направился в комнату к Толе. Из-за двери, плотно закрытой, доносились приглушенные голоса, тихий перебор гитары, звонкий смех.

Позже этот день вспоминался как наваждение, как странный сон. Марк стоял перед дверью, скрывающей море. Там, на глубине, в совершенной тишине, плавали плоские слепые рыбы, а на поверхности бушевал ветер, кипели волны и большие птицы, раскинув крылья, неслись в лучах восходящего солнца. Казалось, с тех пор, как он открыл дверь, прошло не две минуты, но гораздо больше, целая вечность. Знакомые предметы рассеялись прозрачным светом, камни стали легкими и простыми, как лебединое перо, но, странно, за ними ничего не было, кроме бесконечно-белой, ровной, холодной равнины… Можно сказать и так: с того мгновения, как Марк открыл дверь и вошел в комнату – он перестал быть Марком.

Но у этого события есть своя небольшая предыстория, быть может, малозначительная, на первый взгляд, и неяркая. Это разговор с Костей и Машей. А, может быть, и что-то еще.

В тот раз гостей собралось особенно много. Сидели буквально везде. На кровати и письменном столе, на подоконнике, рядом с финиковой пальмой, и на полу, среди стопок книг. Сам Толя уютно устроился в кресле. На круглой тумбочке возвышался таз, наполненный мандариновым салатом, который Костя в шутку называл «Снова-курю-мама», а Света – «Якутское солнце». Тянулась бесконечно-длинная унылая песня, Марк кивнул и тихонько пробрался на свое любимое место, в дальний угол на большую коробку, в которой хранились учебники и словари.

– Кстати, Толь, ты хотел что-то важное сказать? – напомнила Света.

– Ну-у, Свет. «Берег» сначала споем! После…

– Тооля…

– Анатолий, что! Что, что, что! – послышалось со всех сторон.

– Э-э, ну это важно. Хотел. Но так случилось, вы слышали, погиб Вася. Я знал его немного. Не то чтобы знал, просто пересеклись пару раз. Общие друзья. И тэ дэ. И вот тебе раз.

Кого-то осенило мудрое решение:

– Надо их гнать.

– Точно, – утвердил Толя, – хвать ныть, чего-то ждать. Пора действовать. Так ведь? Так. А пока… Может быть, это не кстати. Но… мы решили пожениться.

– Браво, браво! – раздался дружный плеск голосов, – молодцы!

– Конечно, без всякой свадьбы и прочей муры. Просто распишемся, съездим к родителям Светы. В деревню. Потом, может быть, в Египет. Хотя не знаю. Мне ведь нужно готовиться. Хочу в аспирантуру поступать.

– Прекрасно, Толя! А почему же не кстати?

– Да почему… Не люблю формальности! Парень с подружкой. Это так романтично! А муж и жена – уже домострой. Пахнет плесенью. Средними веками.

– Средние века – тоже романтично, – неожиданно сказала незнакомая девушка в черном шерстяном платье, расшитом мелкими цветами. Марк обратил на нее внимание. Лет шестнадцать, наверное. На тонких пальцах несколько медных колечек, волна светлых густых волос, завиваясь, почти касается колен, когда она склоняет голову.

– Ниночка, не спорю. Но романтика бывает разная. Мрачная, готика. Ходить на кладбище в непромокаемом плаще и черной шляпе – тоже, ой как романтично. Правда? А есть романтика весны, первого чувства, любви… Я вот про что.

Тут опять запели. Какой-то парень в квадратных очках с тонированными стеклами вытянул из чехла гитару. Тихо и серьезно пропел, точнее сказать, прошептал на выдохе песню о глубокой сильной реке, которая пульсирует сквозь столетия мимо семейных драм и могильных плит, а еще про камень, брошенный в море.

– Если кто еще не в курсе, то это Миша, – сказал Маслов, – с Ниной из Москвы приехал. Такие вот крутые песни знает. А что в Москве нового?

– Да-к… – задумался Миша, – все как прежде.

– Криминала много?

– А то как же!

– Москва – это ужас, – подвел итоги Толя, – гибель. Все вроде так цивильно. Ну, люди ходят, кругом магазины, свет. А как внутрь, в душу заглянешь – так мрак. Никого порядка. Этой… нравственности. Все только деньги гребут. Покупают новые айфоны… сидят в саунах.

– Москва большая, мы живем в самом центре, – оживилась Нина и чуть покраснела, – наш папа хочет уехать в деревню. Вот выйдешь утром на крыльцо – травка, коровы, цветы. Тишина. Но это он так говорит… Мы напоминаем, в деревне нет редакции и театра, круглый год там будет скучно.

– Не, ну вы молодцы, – заценил Толя и вздохнул, – я бы в Москве, наверное, давно коньки отбросил. Не выношу двух вещей: моральной грязи и стерильности.