Горький шоколад

Говорил Толя мало, но каждое его слово звучало весомо. Спал он обычно с раннего утра до обеда; ночами дежурил в городской больнице, а временами ездил в Москву, играл в переходе станции Трубной на старой гитаре, сделанной из красного каштана, пил из термоса белый чай и встречался с друзьями. По утверждению Толи, то была жизнь «в полном смысле этого слова». А прибавьте еще нежную девушку Свету с длинными волосами и голубыми глазами, мандариновый салат «Якутское солнце» и чудный вид из окна: сюрреализм стройки, взрывающей серый берег реки. И, наверняка, вы догадаетесь: Толя – счастливейший человек. Простой и веселый, без всяких косных правил и мертвого груза общепринятых норм. Еще года три назад что-то вроде идеала для Марка. Как здорово, как славно уметь жить «в полном смысле этого слова»!

Особенно, когда Людмила Петровна вздыхает: «Я никогда не занималась собой. Свою жизнь пропустила. Все отдала другим, до последней ниточки. Сколько сил потратила, воспитывая тебя. Покупала игрушки, учебники… ох». Или, например, когда она приходит на собрание ветеранов, с торжественным и скорбным видом сидит в зале, а потом рассказывает, повторяет сотый раз одно и то же… «В советское время был энтузиазм. Все друг друга поддерживали, защищали родину, строили заводы. А теперь…»

Дед Марка, Андрей Васильевич, погиб в июле 1943 года под Москвой. С тех пор его фотография висела в гостиной рядом с портретом Сталина. Бабушка Людмила молилась на них перед сном. А ему, единственному внуку, постоянно твердила о великой победе, доставшейся страшной ценой. «Гитлер вероломно напал на Советский союз… – говорила бабушка, – но мы отстояли страну. Марк, нужно чтить память предков». Да, собственно, он и чтил, как мог. В начале июля обязательно съедал блин, густо намазанный медом. С покорной грустью думал о судьбе деда. Весной привязывал к олнии рюкзака георгиевскую ленточку…

– А тебя зовут Марк?

Он вздрогнул. Народ заметно зашевелился, выходя из комнаты на перекур. Перед ним стояла Нина, босиком; прищурившись, накручивала на палец прядь волос.

– Да… как догадалась?

– Слышала!

И она направилась к балкону.

– Постой, – окликнул Марк, – ты из Москвы, а здесь надолго?

– У бабушки гостим неделю. И летом, наверное, будем…

– Я с бабушкой живу.

– А мама?

– Уехала в Питер. Ну, мы видимся редко, в общем.

– Твоя мама, должно быть, очень красивая.

– Как? – Марк не поверил своим ушам, – еще бы… конечно, красивая! У нее уже пятый муж.

Тут же пожалел, что брякнул. Про свою семью он никому не рассказывал, даже Толе Маслову.

– Ничего себе… – выдохнул кто-то рядом, – как бывает.

– Ну-у, – словно извиняясь, протянула Нина, – Марк, знакомься. Мой брат Миша. Он физик и поэт, поэтому такой серьезный.

– Ты классно сегодня пел… – тут же нашелся Марк, и неприятная тема была исчерпана.

Откуда-то из глубины комнаты возникла древняя старушка, та самая, что обычно гуляет возле реки. Медленно, будто с трудом, просочилась сквозь письменный стол, ступила на подоконник и исчезла. Но перед этим она оглянулась. Ее лицо было скрыто черным капюшоном. Был виден только подбородок, похожий на тусклое моченое яблоко. Она ничего не говорила, но, как показалась Марку, что-то обещала, что-то хотела сказать.

Марк вскочил и мгновенно, в три прыжка, оказался у окна, на подоконнике, на том самом месте, где только что стоял призрак. Проверил раму, все плотно. Щелкнул задвижку, приоткрыл. Внизу никого не было.

Только вечернее небо клубится серыми тучами, невозможно печальное и прекрасное. Во дворе играют дети, резиновый мячик четко ударяется об асфальт и отскакивает. «Раз-два, – решительно считает девичий голосок – прыг!»

Плавно скользит легкий весенний ветер, пахнет талым снегом. Мягкий стук мяча, монотонное обрушение звука тяжелым эхом разносится над пустыми кварталами, в которых скоро, вот-вот, зажгутся первые лепестки фонарей. Марку показалось, звук не исчезает, не пропадает бесследно, но, обрастая пылью, становится маленькой вселенной, что несется сквозь столетия… над улицами, проспектами, над истлевшими в земле гробами. Над простой кухонькой Кати в пятиэтажном доме. Лампа грушевидной петлей тянется с потолка, отбрасывая на стену золотое сияние. Скрестив на груди руки, Катерина сонно стоит в проеме двери. В гольфах и длинной футболке, чуть скошенной на плече. Спрашивает:

– Что хочешь еще, милый? Кофе. Хочешь, вино… Кушай скорей, и пойдем гулять. Люблю гулять ночью.

Мяч все летит:

– Раз-два, прыг! – Зияющие бездны за каждым словом, черные провалы пустых глазниц: Раз. Два. П-п-п…

В тот момент Марку стало жутко, он почувствовал сильный жар, будто током, ударивший изнутри. И тут услышал, что кто-то зовет:

– Марк, Марк…

– А?

– Ну, послушай, дружище! Нам с Машей некогда, мы сейчас уходим. – спокойно говорил Костя, – давай, пройдемся до остановки, надо кой что сказать, без свидетелей.

– Ты зачем сюда залез? – смеялась Маша. – Чудной!

– Да, хорошо… идем. Дышу вот свежим воздухом…