Горький шоколад

Стаканчики мягко взлетели, будто лепестки одного цветка, сердцевина которого – Толя Маслов, потом разошлись, каждый к своему центру. Я сделал первый глоток, прохладные искры вспыхнули где-то внутри, и все вдруг стало хрустальным. Я играл на хрустальных клавишах хрустальными пальцами прелюдию Баха. Белая пыль клубилась над головой. Такими пальцами управлять нелегко, слишком они прозрачные и невесомые, холодные, непорочные. Вместо крови по венам струится воздух. Случайно задеваю бемоль, и верхний регистр взлетает черным вороном. Протяжно каркая, бьет крыльями, вьется под потолком, и, оставляя крупные чернильные пятна, расползается в свете лампы. Вместе с ним обрывается и прелюдия, моя рука забинтована, и нет тех удивительных хрустальных звуков. Нина, изображая испуг, дергает за рукав:

– Ты чего, Марк?

– А что?

– Бледный такой, не пей.

– А… наверное, с лекарством не очень. Ты же знаешь, обезболивающее…

– Вот, не надо. Обещай, ладно? Пусть без меня все будет хорошо.

– А ты куда?

– Пойду Мишку искать, как он там…

– Нет, не надо, постой… – сам не знаю, зачем это говорю. – Не уходи.

– Марк, во-первых, мне скучно. Во-вторых, я тоже обиделась, в третьих я…

– На что обиделась?!

– Не пью самогон. На что? Мише не дали спеть.

– А-а… – и тут у меня возникает предчувствие, что если она уйдет прямо сейчас, то ворон прилетит обратно, а вместе с ним выйдет из пустоты старушка. Ее лица не будет видно, только капюшон и острая стальная коса, что замрет над каждым. Катя будет вновь танцевать, комната закружится вокруг нее, словно детская юла, основа которой на моей ладони: нам невозможно будет не встретиться, она, конечно, обрадуется и, состроив милую гримаску, спросит «Как твои дела», а Толя произнесет новый тост. И все будет, как прежде, только еще хуже.

– Ты и подарок еще не вручила!

– А не хочу!

– Попробуй, какой напиток…

Она отворачивается, и трет рукой глаза.

– Вкусный, но крепкий.

– Перестань…

Тут я вижу, что коробка рядом с нами уже пустая, видимо, Рафат успел выйти, а как и когда никто не заметил. Впрочем, может быть, это был и не он, а кто-то похожий. Мы садимся, Нина забирает мой стаканчик и, зажмурившись, медленно пьет.

– Не выношу двух вещей: моральной грязи и внешнего благочестия, –рассказывает Толя, – человек может быть правильным, но в меру. Иначе его душа станет стерильной, безликой, а значит скучной. Что может быть страшнее скуки!

Когда-то мне нравились его размышления, никогда не умел так слаженно говорить. А теперь я слушаю невнимательно, и больше смотрю на Нину.

– Тоже скоро пойду, – говорю, – вместе давай, вот только сейчас…

– Да, – она открывает глаза, и на ресницах блестят слезы, – страшнее скуки нет ничего, он прав.

Она поправляет прядь волос, и, откинувшись назад, чему-то улыбается.

И тут я понял, что она меня любит. Не могу это как-то доказать, рационально объяснить. Просто от ее лица словно исходило невидимое сияние, которое касалось меня, наполняя теплом. Известно, что музыканты обладают особой интуицией, может быть, именно поэтому я без слов, сразу догадался (а знает ли она сама об этом?!). Все противоречия снимались сами собой, точнее становились неважными.

Не сговариваясь, мы встали и пошли на выход.

Темный ветер влажно дышал в лицо, а во дворе дома горел всего один фонарь. Наши руки сами собой притянулись друг к другу; мелкий, почти не заметный, дождь окутал приятной дымкой. Каждый шаг тонул, пропадал в мягких изгибах улицы, а над крышами, в темном ночном омуте, проступила бледная и тонкая лодочка полумесяца.

Глава 22. Пестрая и в полосочку. Марк

Может ли перелом стянуться, будто ничего и не было? Вряд ли. Когда вся кость превратилась в крошку, раздробилась в пыль, стала массой, плавающей под синеватой пленкой кожи, сплошным сгустком крови, тут уже ничего не поможет. Марк понимал: нет смысла ехать в Москву, искать помощи где-то на стороне. Слишком очевиден результат. Только деньги тратить. «Уж лучше потом на протез, – невесело подумалось, – и буду учиться на бухгалтера, к примеру».

Он не стал говорить об этом Нине, хотя вчера вечером, когда они прощались, обещал позвонить ближе к обеду. Тогда уже все будет сделано. Вот он и скажет: «Не стоит сил, дорогая, какие еще частные клиники, лучше приходи ко мне в гости, отметим новый поворот в моей жизни». На душе было спокойно, так бывает, когда решишься сделать важный шаг, и отступать больше некуда.

Бабушка сидела за столом и что-то писала в зеленой школьной тетрадке.

– Доброе утро, – сказала она.

– Доброе, бабушка, а что ты пишешь?

– Да в деревню тете Тоне. Знаешь, она сходит с ума. Вот и решила ей написать. Ты вчера не поверил, а я точно говорю: родились у нее котята, и поехал бы ты их проведать. Привез бы и нам парочку, серую в полоску и пеструю. Вместе-то веселей.

– Привезти котят? – удивился Марк.

Вчера бабушка говорила совсем другое. Утверждала, будто он взял себе на парик любимый тулуп тети Тони, а теперь родились котята, и нечем их порадовать, даже подстилки нет натуральной.