Горький шоколад

– Эй! – тронул я Рафата за плечо, – подвинешься, может, а?

Но он ничего не отвечал, заворожено уставившись в потолок, по которому плыли очертания Кати, изгиб спины и пепельный трепет волос, похожий на раздувающиеся ноздри лошади. Его рубашка, слишком маленького размера, была влажной, сквозь тонкую ткань просвечивали ребра. Худой, почти невесомый. Губы плотно сжаты, как у бетонного изваяния. Так или иначе – он смог воздвигнуть себе памятник пусть и на таком жалком, картонном постаменте… Угрюмая неподвижность фигуры лишь подчеркивала лебединую плавность теней, полноту их быстротечной жизни.

– Если места нет, может, пойдем? – повторила Нина, – – я думала, здесь по-другому.

– Ты никого не узнаешь?

– Нет.

– А телевизор ты когда-нибудь смотришь?

– В детстве, а сейчас…

– Тогда понятно!

Я притянул ее к себе и, стараясь никого не задеть, осторожно встал у стены, между коробкой и незнакомыми ребятами, которые также пребывали в сонно-возбужденном состоянии, их сердца учащенно бились, а слова, вместо того, чтобы слаженно и четко выразить всеобщее чувство, сделать его действительным, пропадали за кромкой бытия. Каждый сжимал по граненому стакану, и никто не пил: так быстро кружилась Катя, разметав, точно искры, звон колокольчиков.

Неожиданно музыка кончилась, и все исчезло. Мы были в обычной комнате, рука тихо, но мучительно ныла, будто кто-то тонкими иглами ковырялся в моих пальцах. К этому ощущению я за несколько дней привык так, что не заметил, когда боль отступила. Теперь она вернулась и окатила незнакомой тоской.

– За моих вновь подошедших друзей! – провозгласил Толя. – Люблю вас! Что в Москве нового?

– Да все как прежде… – улыбнулся Миша, – хотите спою про камень, брошенный в море?

– Нет, – честно признался Толя, – нам не нужна твоя мораль.

– Что? – все удивились и разом посмотрели на Свету, которая в это время мешала и раскладывала по тарелкам салат.

– Вот–вот, – продолжал Толя. – Все там вроде бы цивильно. Магазины, свет. А как внутрь, в душу посмотришь – так мрак. Никакого порядка. Все только деньги гребут, а нравственность…

– Раз моих песен не хотят, то я пошел, – просто и с достоинством ответил Миша, – слова-то какие вы знаете. Нра-вствен-н-ость.

Кто-то заметил:

– Мы правды хотим, а не песен.

– Много хотите! Маска благочестия – еще не правда. Правда – всегда одна. А двойные стандарты, измена…это…

– Миша-Миша! – раздалось со всех сторон – Постой!

Но он уже бежал, не оглядываясь. Ни с кем не прощался, отворачивался, застегивал на ходу молнию на куртке. Гости напоминали густое варенье, из которого еще надобно ловко выбраться, не завязнуть в последний момент. Кислые лица зеленоватого оттенка, клочки собачьей шерсти на полу (хоть кофту вяжи!), бесстыдная танцовщица (когда она наклоняется, приседая, видны красные трусики, а лифчика под кофтой нет, титьки мотаются из стороны в сторону, тьфу), притон, словом!

У самого порога споткнулся о чью-то ногу, упал. Раздался приглушенный смех, похожий на бульканье. Он тут же вскочил и, наконец, вышел, хлопнув дверью.

Я чувствовал, как вздрогнула Нина, как подалась вперед, и мягко удержал.

– Не надо…

Это было и грустно, и нелепо, и очень смешно, как в пошлой комедии.

– Пусть перебесится, – сказал Толя, – терпеть не могу зазнаек. Видите ли, ему хочется, чтобы все ходили по струнке, под его дудочку. А этого не будет, никогда. Ха-ха-ха…

– Может, пойдем? – шепотом повторила Нина, но я оставался непреклонным.

Катя осторожно спрыгнула со стола и, захватив из пиалы несколько вафель, присела на ручку кресла. Ее щеки пылали, а мелкие кудри влажно клубились над тонкими штрихами бровей.

– Толик, ты такой злой сегодня! – протянула она, закинув голову, – м-м-м…

На этом неприятная тема и была исчерпана.

– В честь уникального праздника разливаю вино и коньяк! – провозгласил Толя, – такое вот исключение! А еще хочу сказать вот что. Может быть, это и некстати, но…

Из-под стола Света извлекла жестяную цистерну и пластиковые стаканчики, вложенные один в другой.

– Мы решили расписаться, и выбрали дату. День поздней осени, когда будет дождь, а на сердце грустно, вот тогда и…

– Воздушные шарики, тортики, – засмеялась Света, – белое платье, а пока вот, родители передали. Это лучшее, что может быть. Но крепкое, предупреждаю.

Она приоткрыла цистерну и, склонившись с половником, почерпнула из нее бледную жидкость.

– Конечно, это исключение, сначала я не хотел, вы знаете мою жизненную позицию, но правила для того и создают, чтобы, в общем…

– За нас!