Горький запах осени

Что я могла сказать Фран? Конечно, ей все-таки хотелось узнать, каково же мое отношение к этой ее любви. Возможно, она ждала сочувствия, возможно, утешения или даже уверения, что я ее понимаю, и что это действительно большая любовь, и эта любовь — единственно прекрасное, что могло встретиться ей в жизни. Она удивляется, что я молчу. Фран, моя Фран, которую я так люблю, которую потеряю и уже никогда не найду.

И вот уже снова это мучительное слово — любовь.

— Это слишком тяжело для меня, Фран, — говорю я, когда молчание становится почти оскорбительным и уже необходимо что-то сказать. — Я стара, я знаю.

Конечно, для Фран я всегда была старой, измученной женщиной, постоянно куда-то спешащей, чем-то озабоченной — все это из другого мира. Что я могу знать о любви! А может, она и права — я и любовь! Ну не смешно ли? Для Фран, конечно, смешно. Марлен пела «Жить без тебя не могу…», и это каким-то образом запало в заторможенное сознание моей Фран, и потому она до омерзения нудно повторяла именно эти слова — точно заигранная пластинка, застрявшая на каком-то одном обороте. Мне тоже много раз казалось, что я уже не могу двинуться дальше, но в конце концов выходило, что могла. Это «дальше», которое я одолевала, словно измотанный пехотинец намеченную высоту, обычно не стоило моей надсады, зачастую не стоило вообще ничего, но надо было, и я шла. И Фран тоже могла бы жить без него. Ей невдомек, что в жизни может многого не хватать — и все-таки мы живем. Она не знает этого и не хочет знать. Зачем? Раз пришла любовь, любовь…

— Фран, ты глупая, — сказала я громче, чем хотела, да и вообще я не хотела говорить ей, что она глупа, разве что слепа. Я не сердилась, просто была ужасно огорчена и казалась себе такой одинокой, будто уже отошла в мир иной.

— Я не для того приехала, чтобы ты оскорбляла меня. — Она тоже сказала это громче, чем, возможно, хотела сказать и чем полагалось бы.

— Я тебя не оскорбляю, Фран, не собираюсь тебя оскорблять, — вяло защищалась я. Тяжкий разговор. Забыть, забыть обо всем. Я, видите ли, оскорбляю ее. Такое большое, дребезжащее слово. Нелепая ситуация. А вслух я говорю как можно спокойнее, тем ровным голосом, которым я говаривала с ней в особо трудных случаях: — Я стараюсь представить себе, что из этого получится. Я думаю и о Петре, а более всего о Матысеке, что скажет на это он?