Горький запах осени

Это особое состояние духа… впрочем, какое же состояние духа не бывает особым? Что-то вроде отлива, только не связанное с лунным притяжением. Беспощадно обнажает дно, открывает его структуру и снова все заливает водой, вид побережья остается прежним. Но лишь на определенное число часов. В подобном состоянии, коль скоро оно постигнет человека, вид его тоже остается прежним. Внешность не изменяется — разве что где-то проявилась морщинка, тень усталости залегла возле глаз, но это мало кто заметит. Даже производительность труда не падает. Хотя кто в наше время регистрирует производительность труда? Никто не мерит работу метрономом, а существует труд, вообще не поддающийся нормированию. Но пострадавший — вернее будет назвать его пациентом — болезнь свою ощущает, она гнетет его. Он просыпается с тяжелым чувством ожидания опасности, которая в ту минуту далеко, но она существует, она близится, он это знает, не знает только, в чем она и откуда надвигается, — и тревога его растет. А в острой стадии его охватывает ужас оттого, что неизвестно, когда кончатся его мучения. Степень жизнерадостности равна нулю, а ощущение собственной ненужности у пострадавшего настолько живо, что он стыдится за себя, считая свое существование никчемным и неоправданным. По утрам до последней минуты не отваживается расстаться с постелью, на которой промучился ночь. Пересиливая отвращение и презирая самого себя, кое-как выполняет необходимые мелкие процедуры, направленные на то, чтобы, не привлекая внимания, появиться в нормальном виде на улице и наигранно бодрым аллюром влиться в толпу трудящихся, спешащих по делам. Он вливается и прибывает на место работы, истолканный, с отдавленными ногами, распахивает дверь, громогласно здоровается с людьми, которые ему до тошноты безразличны, и уже целиком отдается во власть безжалостно повлекшей его инерции. Не выполняя и половины положенной за день работы, упуская существенное — при том что мог бы сделать все это в полдня, — с притворно деловым видом бессмысленно расхаживает с места на место, обессиливая и томясь от этих хождений, но ничего с собой сделать не может, покуда приступ — длящийся иногда несколько недель — сам собой не пройдет и все опять не войдет в норму. Утром поднимется, без наигранной бодрости поспешит на работу, громко поздоровается с коллегами и так далее. Но, как правило, приступы продолжаются, и ощущение своей ненужности превалирует. Существуют разные рецепты излечения: мужчины обыкновенно идут в пивную или заводят любовницу, женщины идут в парикмахерскую или в сауну, наиболее образованные отдают предпочтение психоанализу. Все эти рецепты были исключены для Нади и даже не могли прийти ей в голову.

Годы пробегали незаметно в неменяющемся ритме. И только покупка Надеждой домика в Западной Чехии явилась из ряда вон выходящим событием для семьи. Дети приняли его с восторгом. Мальчишки хотели остаться тут навсегда. Мысль эта показалась Наде смешной.

— Что вы тут будете делать? — спросила она.

— Как что? Ходить в школу.

— Прекрасно, — ответила она улыбаясь. — А где я заработаю денег на жизнь?

— Ну, зарабатывают же их где-то люди, которые тут живут.

Ответ был логичный, и Наде оставалось молча признать, что сыновья правы.

Немного похлопотать и поволноваться пришлось, когда деревня, где стоял домик, оказалась в запретной зоне. Пришлось вмешаться Иржи. Но надо было официально подтвердить, что домик в этой деревне — постоянное местожительство Нади. Услышав это, она ужаснулась. Вежливо отклонила нелепое предложение Иржи: подписать такую бумагу и уже ни о чем не беспокоиться.

— И ты мне это советуешь? Не узнаю тебя, Иржи, — удивлялась она.

— Если хочешь тут остаться, либо обмани их, либо перебирайся насовсем.