Горький запах осени

«Кто она? Рекс — знакомый пес, но кто эта женщина и что случилось? Должна ли я этому верить? Уехать из Праги, но куда?» Наде стало страшно, она испугалась за своих друзей и за тех, кого даже не знала. В тот вечер она была благодарна матери, что та не беспокоит ее вопросами. Она знала, что не в силах настолько владеть собой, чтобы скрыть, какая на нее обрушилась беда.

В понедельник пан директор снова вызвал ее, чтобы предложить перевод в Гамбург. Это был обряд, которым директор начинал рабочую неделю. Надежда с готовностью согласилась. Под тяжестью забот она даже не заметила, в какой мере ее спокойный ответ озадачил этого господина. Не иначе как своим согласием она испортила «игру в Гамбург», которой он развлекался с недели на неделю, подобно тому как иные руководители за нехваткой дела играют сами с собой в шахматы и при этом показывают пример своим подчиненным, являясь на службу задолго до начала рабочего дня.

Надежда отвела взгляд от покойной эльбской равнины. Оглядела свой чемодан, саквояж, проверила содержимое сумки, резко при этом щелкнув замком. Открыла книгу. В свое время взяла ее у Иренки, а возможности вернуть уже не представилось. Она хранила ее как драгоценный завет. Однако сосредоточиться на чтении не сумела.

За стеклянной дверью появились военные. Проверка документов. Судорожно сжалось сердце. Нет, немыслимо все-таки, чтобы искали меня. Сегодня же воскресенье, успокаивала она себя столь нелепым доводом. Прилив тошнотворного страха сменился удивительным состоянием, которое знакомо людям, оказывавшимся в крайней опасности. Словно бы внутри человеческого механизма приотворяется клапан и начинает работать совершенно неведомый, абсолютно надежный, бесстрастный автомат. Надежда сделалась спокойной, слушала свой голос, отстраненно воспринимала свои ответы на вопросы. Она говорит так невозмутимо, с таким хорошим произношением, вполне уместно реагирует даже на глупую шутку. И уже оставшись одна в безопасности пустого купе, она все еще не позволяет себе никаких лишних проявлений. Забивается в уголок, закрывает глаза и притворяется спящей.

За границей, которая тогда проходила где-то за Роуднице, поезд вновь приблизился к берегам Эльбы. Успокоившись, Надежда заинтересовалась пейзажем, который стряхнул с себя уныние равнины и все больше обретал романтический образ конусовидных потухших вулканов. Она знала, что Ладислав родился где-то в Северной Чехии, здесь провел детство и юность. Пристально вглядываясь в его край, она думала об Эме и Иренке. Тревога сжала сердце. За Устьем наступили июньские сумерки, приглушенные сэкономленным летним часом, — он призрачно продлевал день. Когда миновали Дрезден, хлынул дождь. Немецкая равнина утопала в водяных потоках. Затем поезд остановился в поле при совершеннейшей тишине, которая разбудила и закаленных сонливцев. Тучи исподволь рассеивались, показались звезды и молодой месяц. Вдали светился какой-то город. Поезд нерешительно тронулся.

Утром Надежда проснулась вся изломанная и окоченевшая. Поезд опять стоял, опять на равнине, опять под дождем. Из соседнего купе доносилась чешская речь, справа кто-то говорил на топорном берлинском диалекте. В противоположном уголке купе сидела старая женщина. Она спала и во сне крепко сжимала ручку добротной крестьянской корзины, в какой обычно возят на рынок масло и яйца. Верно, едет в Берлин с деревенскими яствами.

Надежда развернула салфетку, выложила свои припасы, предмет насмешек — термос с чаем и тот дождался своего часа. Она завтракала. Затем влажной губкой — тоже забота предусмотрительной матери — отерла лицо и руки, капнула одеколону и была готова к дальнейшему обхождению с особой, именуемой Надеждой Томашковой. Запах одеколона пробудил от легкой дремоты старую женщину, и она заговорила с Надей — ну и диалект, однако! Когда старушка поняла, что столковаться не удастся, она предложила девушке сваренные вкрутую яйца и немного черешни.

По дороге из Берлина в Гамбург — снова равнина, но уже сияло солнце, — Надежда ломала голову над тем, правильно ли она поняла и исполнила указание — исчезнуть из Праги. Достигла ли она тем самым безопасности? Пожалуй, нет. Если бы ее действительно хотели отыскать — это было бы проще простого. Так есть ли в этом вообще смысл, задавалась она вопросом, но ответа не находила.

После суматошного блуждания по большому городу, после бесплодных попыток объясниться, она наконец каким-то чудом нашла свой завод и доложила о прибытии. В Прагу воротилась она три года спустя, в июне 1945 года, и на месте родного дома нашла развалины.

ЭЛЕГИЯ