Горькое молоко. Золотой брегет. Тюремный шлейф

— Ну, что, всю компашку затрюмили? — Я рад тебя видеть здесь, — злорадствовал он через решётчатые двери. — И дедушку с собой прихватил? — имея в виду Спирьку, который расхаживал по камере, мельтеша у всех перед глазами.

— Поменьше радуйся, а сходи в магазин и принеси курева, а то уши опухли, — сказал Беда.

— Я с тобой в расчёте, больше ко мне не приставай со своими просьбами.

— Ты мне давай тюльку не гони, вчера было только начало. Ты ещё за шифер не рассчитался, который вместе с Уксусом на сторону двиганул, — напугал Беда азиата.

Узкоплёнчатый изменился в лице, эта новость на него подействовала убийственно. Губы его затряслись, он начал, заикаясь оправдываться на своём родном языке.

— Что и русский язык забыл сразу? Скотина беспородная. Беги быстро в лавку, — прикрикнул на него Беда.

Рядом стоял контролёр изолятора Петренко и улыбался. Этого приятного молодого мужчину все уважали. Когда он дежурил, знали и надеялись, что пачку сигарет он всегда оставит в туалете на окошке, прикрыв её тряпкой, чтобы один кто — то взял её утром, когда их раз в сутки выводили на оправку.

— Что Бахтияр, налетел на кукен — квакен? Беги за заказом пока я здесь. Завтра Муркеша дежурит, он не позволит тебе передать табак, хоть ты и земляк его, и наш начальник.

— Шайтан ты Беда, а не человек, — выдавил азиат из себя и ушёл зло, сверкнув глазами.

Сигареты он принёс в этот день, вызвав из камеры Беду.

Азиат при Петренко передал ему десять пачек Примы и сказал:

— Растягивай на весь срок, больше я не появлюсь в изоляторе.

Петренко был доволен тем, что узбек унижался перед заключённым, так как сам на него зуб точил. Но перечить он узбеку не мог, тот был старше его по должности и званию.

— Сойдёт и это, — довольно сказал Беда и ушёл в камеру с набитыми в карманах сигаретами.

За эти пятнадцать суток, Беда с Бородой узнали много новостей друг от друга. Время было перебрать все темы.

Спирька не отчаивался, что попал в изолятор. Он жил свободой, которая была не за горами. Он знал уже, через своих родственников, что его прошение о помилование утвердили. Он только со смехом говорил:

— Надо же такому случиться. Я на свободе, кроме пива ничего не пил. А тут выпил и в кичман заехал. Это о чём говорит? — задал он себе вопрос и тут же сам на него ответил.

— Это говорит о том, что нашему брату пить спиртное на свободе противопоказано, если мы здесь его не можем с толком употребить.

— Спирька, это ты так себя критикуешь или всех нас? — весело спросил Гиря.

— И тебя тоже. Ты сын учёных родителей, а употребляешь горькую водку. Тебе гранит науки надо грызть, а не в стакан заглядывать.

— Спирька, ты таким умным не был, насколько я тебя знаю, — сказал ему Зуб, — а сейчас тебя хоть в советники к Папе Римскому рекомендуй. Только водка горькой не бывает, она бывает символичной и сверхмерной. А горьким бывает молоко, — как брат Луки говорит, которое мы все испили, попав за решётку.

— У моей коровы молоко дома всегда сеном отдавало, никакой горечи не было. И пил я его всегда с вареньем, — не поняв зашифрованную фразу Зуба, сказал Селяга, парень из Уреня.

— Это я образно сказал про горькое молоко, подразумевая наши ошибки, за которые нас осудили, — объяснил Зуб. — Беде с Бородой и Луке хорошо известно определение горького молока, — добавил он.

— Беда, ты расскажи интересную книгу лучше, ты их много перечитал, — попросил Борода.

— А что именно.

— Про Лёньку Пантелеева, загни, что — ни будь.

— Я же тебе про него рассказывал.

— А другие не слышали.

— Чего про него рассказывать. Он для меня неинтересен. Лично сам я про него ничего не читал, а знаю со слов Часовщика, который его как авторитетную личность не признаёт.

— Это почему? — спросил Спирька.

— Пантелеев с четырнадцати лет работал платным осведомителем на царскую охранку. После революции работал в ВЧК, где спалился по беспределу. Когда его выгнали оттуда, начал капканы мочить. Совершил побег из Крестов, а потом его самого замочили. Вот и вся скучная история об этом отмороженном фрукте.

— Хотите я вам лучше про Шерлока Холмса расскажу? — Я уверен, что не каждый читал Кона Дойла, или Эдгар По, — предложил Беда. — За базарами время быстрей пройдёт.

И рассказывать все будем по очереди, кто что знает.

— Давай, — поддержали его все.

…Действительно байки начинались с утра и до отбоя. За рассказами время скоротали и не заметили, как прошли пятнадцать суток. Выпустили их всех в половине первого ночи. Встречали штрафников с калорийной пищей и водкой. Умывшись, они с жадностью набросились на еду, после чего завалились спать.

Возвращение Мони

Через пять дней Лука и Африкан были направлены на стройки народного хозяйства. Это была свобода. Беда и Борода под эту гуманную акцию не попали.