Горная долина

Товарищеские отношения между юношами производили на меня сильное впечатление. Узы, которые создавала между ними принадлежность к одной возрастной группе, оказывались важнее огромных различий в их характерах и связывали их удивительно прочно. Было ясно, что в принципе они так и должны были относиться друг к другу. Мне сначала было очень трудно заметить скрытую подозрительность и антипатию в их отношениях, и, наблюдая юношей изо дня в день, я часто испытывал острую зависть при виде царившего между ними согласия, так непохожего на то, что знал в молодости я.

Вначале я понимал очень немногое из их разговоров на кухне, но тон голосов, смех, перешептывания, неожиданные вспышки волнения рисовали образ идеальной дружбы так ясно, как если бы он возникал из смысла их речей. Когда в предвечерние часы они носились с толпой детей и подростков по деревенской улице, их постоянное внимание друг к другу, часто звучавшее слово «прен» («друг» на пиджин-инглиш) вызывали во мне волну тепла, которое, казалось, было и в глазах взрослых, следивших за ними со своих мест у дымящихся очагов. Они не были еще полноправными мужчинами. Во многих отношениях они были в большей мере зависимы от старших, чем не прошедшие инициацию мальчики, за которыми почти никто не следил. Хотя юноши были допущены к тайнам клубного дома и пользовались привилегией присутствовать на собраниях, где мужчины выносили групповые решения, они являлись также объектом более тщательного наблюдения, и их присутствие всегда служило поводом к критике в их адрес, которой не подвергались младшие братья. Там, где мужчины встречались для обсуждения своих дел (в шалашах на огородах, скрытых за нависшей листвой деревьев и отделенных от остального мира живыми изгородями, чьи листья, отражая свет, бросали его на песчаное дно неглубокого водоема), юноши собирали камни для земляных печей, кололи дрова и носили воду из ручья. Они двигались через перемежающиеся тени с ношей на плечах, послушно выполняли указания старших и сидели на почтительном расстоянии от них, пока те обсуждали общие дела. Под дымящимися конусами глины медленно готовилась пища, послеполуденный воздух тяжело ложился на грудь, а юноши сидели с бесстрастными, ничего не выражающими лицами, тогда как старшие, отложив на время цела, ради которых собрались, обсуждали их поведение, обычно обнаруживая в нем недостатки. Потом юноши срывали злость на мальчиках помоложе, возвращая, так сказать, натурой придирки, объектом которых перед этим оказывались.

Со временем я обнаружил в отношениях юношей детали, которые не вписывались в выставлявшуюся на всеобщее обозрение картину идеального товарищества: соперничество, говорившее о формальном характере их отношений, предпочтения, о которых нельзя было заявить в открытую, но о которых юноши иногда доверительно сообщали мне, так как мое положение давало им возможность без страха рассказывать то, что другие, вероятно, были вынуждены читать в менее очевидных проявлениях — во взглядах (люди истолковывали их, исходя из собственного опыта), в интонации реплик, в нежелании поделиться чем-то с ровесником. Мне стало ясно, что между Хунехуне и Лотувой существуют особые отношения, непохожие на те, что были у того или другого с Хасу или Хуторно. Для них слово «прен» было связано с представлением об искренней дружбе и взаимной привязанности. Их отношения друг к другу выходили за рамки формальных требований равенства между сверстниками, были пронизаны непринужденностью и подлинной заботой, что целиком меняло характер их поведения. В них уже проглядывал прообраз людей старшего возраста, которые друга предпочитали близким родственникам, командовавшим ими в юности. То, как они взглядом искали друг друга, как клали руку на плечо товарища, напоминало знакомые мне формы поведения, и тем не менее для их отношений нельзя было подыскать точного эквивалента в нашей цивилизации. Ибо непринужденность в отношениях и взаимное согласие, выражавшееся в склоненных над моим очагом соприкасающихся головах, были возможны для них лишь потому, что они были сверстниками. Другие связи исключали подобные отношения.

Хунехуне и Лотува, вероятно, знали, что я предпочитаю их Хасу и Хуторно, и, видя в этом отражение своей собственной антипатии, часто критически отзывались о своих товарищах. Сбивчивые доверительные рассказы Хунехуне и Лотувы давали мне незаменимую информацию, но, желая быть честным к их сверстникам, я всегда в таких случаях испытывал неловкость, да и сами рассказчики настороженно прислушивались к топоту босых ног за стенами хижины.