Город Антонеску. Книга 1

За два дня до этого в квартире Финкельштейнов, в Софиевском переулке № 6, появился молодой человек в запыленной военной форме – это был их родственник Срулик, живший в Бессарабии, в местечке Тарутино.

Всю эту августовскую ночь Финкельштейны не спали.

Срулик рассказал им все – все, о чем молчали советские СМИ. Он рассказал, что вся их семья, спасаясь от румынских убийц, эвакуировалась, а он сам, как видите, мобилизован, часть его стоит под Одессой, и он отпросился на двое суток, специально, чтобы заставить их бежать.

«Что вы сидите? – разорялся Срулик, и его нервный шепот срывался на крик. – Вы не представляете себе, что делается. Если румыны войдут в Одессу, они вас прирежут. Собирайтесь. Времени в обрез. Я привез деньги».

С удивлением слушала Галюся этот странный для детского слуха рассказ и с еще большим удивлением смотрела на свою 90-летнюю бабушку Софью, на окаменевшем лице которой уже читалось решение.

Утром Срулик отправился на поиски лошади и подводы.

Лошадь ему удалось купить, а вместо подводы он нашел «площадку».

Такие «площадки» – плоские телеги с маленькими колесами – одесские биндюжники использовали для перевозки грузов по булыжникам наших мостовых, и они были малопригодны для грунтовой Николаевской.

Но что было делать?

Финкельштейны собрались в дорогу. Уходили все: престарелые дед и бабка, жена их старшего мобилизованного сына с дочкой, младший сын и еще какие-то три еврейские семьи, тоже со стариками и малыми детьми.

Вещей взяли мало, но площадка все равно оказалась загруженной, и места для людей не осталось – все они пойдут пешком.

Вспоминает Галя Киперман, бывшая в те дни 14-летней Галюсей: «В один из первых дней августа, едва забрезжил рассвет, мы тронулись в путь. Через КПП нас провел Срулик, а там нам пришлось расстаться – он должен был вернуться в часть, а мы двинулись на Николаев.

Шли медленно в большой колонне беженцев и не успели еще уйти далеко, когда навстречу нам выскочил конный отряд милиции.

«Возвращайтесь в Одессу! – закричали они. – Нечего панику разводить! Возвращайтесь! Это приказ товарища Сталина!»

Не знаю, внял ли кто-либо этому призыву, но мы продолжали свой путь…»

Скажем правду: воспоминания Гали о конном отряде милиции, пытавшемся повернуть беженцев обратно в Одессу, показались нам, как бы это по мягче выразиться, неправдоподобными.

Скорее всего, Галюся в тот день что-то не поняла. Или, быть может, постаревшая Галя что-то за все эти годы позабыла?

И каково же было наше удивление, когда в фундаментальном исследовании американского историка Александра Даллина мы наткнулись на подтверждение: «В августе 1941-го, иногда без всякой видимой причины, на выезде из Одессы милиция останавливала беженцев и возвращала их в город…»[60]

Так неужели это действительно правда?

Неужели действительно беженцев, «просочившихся» через КПП, пытались вернуть в Одессу?

Неужели действительно это был приказ Сталина?

Страшной была эта Николаевская дорога.

Медленно тянутся запряженные заморенными лошаденками повозки.

Одни – переполненные ранеными, в пропитанных кровью бинтах, другие – нагруженные какой-то домашней рухлядью.

Устало бредут за повозками женщины с серыми от горя лицами.

Плачут сидящие на повозках дети.

Ревут голодные, давно не доенные коровы.

Ревут моторы грузовиков, в напрасных попытках вырваться из этого бесконечного потока, выехать на обочину, обогнать лошадей.

Ржут лошади. Матерятся возчики, хлещут измученных коняг, заставляя их объезжать дымящиеся после последней бомбежки воронки.

Все смешалось, и кажется, что ничто уже и не движется в клубах не оседающей густой пыли.

И раз за разом в небе – немецкие самолеты.

И негде спрятаться, и некуда бежать.

И бомбы. И пулеметные очереди.

И обгорелые остовы грузовиков. И покореженные повозки.

И неубранные трупы лошадей.

И непогребенные трупы людей.

Могла ли старая Слува, бабушка Янкале, маленькая семья которой входила, естественно, в «контингент, не подлежащий эвакуации», думать о бегстве по Николаевской?

Может быть, и могла. Но что это меняло?

Денег на покупку лошади и подводы у них не было, а идти пешком…

Старшенькая ее Циля почти парализована, а сама она, Слува, в ее-то годы, разве сможет преодолеть этот путь?