Город Антонеску. Книга 1

Да и вообще, о чем говорить? Единственная ее опора – Фаничка, мама Янкале, работает в больнице – там каждый человек на счету, и ей ни за что не дадут разрешения на отъезд, а значит, через КПП они не пройдут.

А тут еще младшая, Анечка, – реэмигрантка из Харбина!

Она-то пока скрывается от ареста в Москве, но если они попытаются эвакуироваться, могут возникнуть вопросы о составе семьи, и что тогда?

Так что, думай, не думай – все одно…

Ну, а Ролли? Почему ее молодые родители даже не пытаются эвакуироваться?

Они, конечно, тоже из «контингента, не подлежащих», но могли бы купить эвакоталоны или воспользоваться той Приблудной лошадью, о которой рассказывала Ролли и которая вовсе не была «приблудной», а купленной Изей за большие деньги именно в целях возможного бегства.

В чем же дело? Почему они не бежали?

Изя, инженер по профессии, с первого дня войны был мобилизован и руководил строительством оборонного рубежа на Дальнике.

Не мог же он дезертировать?

Положение Таси было еще более сложным. Вернувшись из ссылки перед самой войной, Тася, на самом деле, не имела права проживать в «режимном» городе Одессе. Она, естественно, не явилась в милицию и не прописала там свой «замаранный» штампом о ссылке паспорт, а посему проверка на КПП грозила ей новым арестом.

Так что семья Ролли, так же, как и семья Янкале, не могла и мечтать об эвакуации.

И все-таки, все-таки! Они могли бы что-нибудь придумать, что-нибудь предпринять. Могли бы, если бы знали о грозящей опасности. Ведь они это сделали, сделали потом, в гораздо более тяжелых условиях – во время оккупации города…

От Янкале: Я закрываю глаза

Одесса, 22 июля 1941 г. Дом прадеда Мордехая на Прохоровской № 11

А вечером с неба вдруг стали сыпаться бомбы.

Взрывы были такие сильные, что дом наш стал вздрагивать и даже, кажется, раскачиваться. Мы все – мама, бабушка, тетя и я – спустились на первый этаж к соседям Авербухам. Здесь собрались еще несколько семей.

Сидим…

Мне страшно – бомбы воют и, кажется, падают прямо на нас.

Но нет – это в соседний дом, но и у нас со звоном рассыпались стекла, заклеенные крест-на-крест полосками газетной бумаги. С потолка обвалилась штукатурка, и из-за пыли стало трудно дышать.

Соседки вскрикивают: «Готэню! Готэню! Боже мой!»

Света не зажигают, и в комнате темно, но я закрываю глаза и тесней прижимаюсь к маме.

Особенно страшно, когда падают мины – они скрежещут. Я слышал, что к ним специально прикреплены куски железа, чтобы пугать людей…

Когда бомбежка заканчивается, я выбегаю во двор. Здесь уже все наши мальчишки. Мы собираем горячие осколки с рваными острыми краями.

По темному небу скользят и скрещиваются лучи прожекторов.

Вот в них попался маленький фашистский самолет, и небо сразу прорезали огни трассирующих пуль.

Мы радуемся, кричим: «Попался гад! Теперь не уйдет! Пусть его собьют! Пусть собьют фашиста!»

Вот так и закончился этот день – день моей первой бомбежки.

А утром мама сказала: «Хватит! Здесь оставаться опасно. Нам нужно уходить в бомбоубежище».

Бомбоубежище было недалеко, в Еврейской больнице, на углу Госпитальной и Мясоедовской. Я хорошо знаю эту дорогу – однажды мы с бабушкой уже бежали туда, когда я проглотил шарик от шарикоподшипника.

Все мальчишки из нашего двора играли с такими шариками – ставили их на трубочки, дули и смотрели, как они крутятся.

Были такие шарики и у меня.

В тот день я шел с бабушкой по улице и держал за щекой шарик.

И вдруг, сам не знаю как… проглотил его.

Бабушка страшно испугалась.

Закричала: «Вей змир, ребенок может умереть!» — и потащила меня в Еврейскую больницу.

В больнице бабушке дали валерьянку, а мне сделали рентген, и доктор сказал, что все в порядке: шарик уже в желудке и скоро он выйдет и упадет в мой зеленый ночной горшок. Но для этого я должен кушать пюре из картошки со сливочным маслом.

Все произошло так, как сказал доктор.

Однажды раздался стук, и шарик упал в горшок.

Я был разочарован: мой шарик почернел и с ним уже нельзя было играть.

Зато бабушка была счастлива. Этот черный шарик она с гордостью показывала всем соседям.

Так вот, в эту самую больницу мы теперь и пошли.

Бомбоубежище было под землей, и над ним возвышался большой холм.

Внутри – на бетонном полу – матрацы, а на них люди и две собачки.

Собачки прыгают друг на друга, а люди смеются.

Так, в этом бомбоубежище, с людьми и с собачками, мы стали жить.

Жили долго.

Но однажды утром я выглянул на улицу и увидел неподалеку, у водопроводного крана, чужого солдата с винтовкой…

От Ролли: Называется «бом-беж-ка»

Одесса, 22 июля 1941 г. Большой Фонтан, дача Хиони

Ну а потом с дачи стали исчезать дети.