Город Антонеску. Книга 2

Голову мне они опять ножницами остригли. Тапочки из тряпок пошили новые, вместо туфелек. Белочку с красного моего пальтишка спороли.

«Нечего жиденку в шубе на беличьем меху ходить! – говорят. – Такой мех, небось, денег стоит!»

А сегодня тетка Арнаутова уже окон-ча-тельно решила меня в «Куртю» отправить. Подумаешь, испугала!

Мне очень хочется в эту «Куртю».

Только теткам я этого не скажу, а то еще передумают и не отправят.

Но они не передумали…

В «Куртю» мы пошли втроем – тетка Федоренко, я и Заяц.

«Бери, бери, своего зайца! Он нам сто лет не нужен! Кто такое дерьмо купит!» — хихикала тетка Федоренко.

«И никакое он не дерьмо. Он мой Заяц, и он мне нужен!» — подумала я, но на всякий случай промолчала.

«Куртя», как оказалось, была далеко. Я устала и шла медленно. Тетка Федоренко всю дорогу тащила меня за руку, как на прицепе, и всю дорогу ругалась, думала, что это я нарочно медленно иду, потому что не хочу идти «туда, где всем жидам место».

Так мы шли и шли и наконец пришли.

Поднялись по ступенькам на крылечко и вошли в комнату, полную солдат.

Я на скамейку села.

А тетка Федоренко размотала свой теплый платок и стала что-то объяснять солдатам. Я из всего ее писка поняла только одно слово: «жиденок». Значит, она им что-то про меня пищала.

В это время один солдат с ружьем привел в комнату Тасю.

Тася сразу же подбежала ко мне и стала меня гладить. Гладит и гладит, как тогда в уборной на огороде, и плачет: «Девочка моя… Девочка моя…»

Тут тетка Федоренко тоже к нам подскочила и говорит: «Ну вот, Наталья, я ухожу. Дите вам оставляю. Здесь в узелке ее вещи: рубашка, трусы, полотенце. Мы не можем больше ее держать. Боимся».

Она застегнула пуговицы на своем толстом пальто, замотала обратно платок и пошла к двери.

Я обрадовалась. «Дите» она оставляет! Я остаюсь!

Но, кажется, я напрасно обрадовалась. Тася вдруг оторвалась от меня, побежала за теткой и уже у самой двери схватила ее за рукав.

«Постойте! Постойте! – закричала. – Вы не можете так уйти! Вы не можете бросить здесь ребенка! Мы же с вами договорились. Оставили вам вещи, деньги. И чего вы боитесь? Вам совершенно нечего бояться!»

Тетка хотела вырваться от Таси и стала орать: «Пустите меня! Пустите!»

Тася тоже орала, но только своими никому не понятными словами:

«Все офи-ци-ально. Про-ку-рор Атанасиу разрешил. Нет санк… Нет санк-ции… Нет санкции на арест ребенка!»

Так они орали друг на друга, а вокруг стояли солдаты и очень смеялись, потому что, правда, было смешно. Ужасно смешно. Я думала, они подерутся.

И Тася в конце концов стала побеждать. Она со своими непонятными словами всегда побеждает. Она даже папу победить может.

Но нет…

Тетка Федоренко, кажется, умеет орать громче Таси: «Да что вы заладили? Ребенок… ребенок… А этот ребенок, если хотите знать, жрет все подряд и пысает, где попало… Еще сакции какие-то выдумали… А на что нам ваши сакции? Мы их что, на Толчке продавать будем?»

Услышав про Толчок, Тася, наверное, поняла, что тетку Федоренко ей не победить, и выпустила ее рукав. Тетка обрадовалась и выскочила через дверь так быстро, что я, думаю, скатилась вниз головой с той лестнички, по которой мы с ней сюда поднимались. Жалко, что я не видела, как она шлепнулась.

Ну вот, все хорошо кончилось, я остаюсь.

Тася еще немножко постояла у двери.

А потом подняла с пола мой узелок, взяла меня за руку и пошла со мной вместе куда-то вверх по длинной лестнице.

Вместе с нами пошел и солдат с ружьем…

От Ролли: Старейший Вик

Одесса, 21 октября 1942 г., понедельник «Куртя-Марциалэ» 370 дней и ночей под страхом смерти

В тот день, когда тетка Федоренко оставила меня в «Курте» и солдат с ружьем пошел вместе с нами вверх по лестнице и завел нас в какую-то комнату, я очень удивилась.

Комната эта совсем не похожа была на комнату. Я таких комнат никогда в своей жизни не видела, потому что таких комнат вообще не бывает.