Город хороших господ

Не знаю, сколько мы так танцевали, возможно, и правда вечность, но затихли мы вместе с огнём. Он становился всё меньше и меньше, песни всё медленнее, а движения всё плавнее. В конце концов остались лишь тлеющие деревяшки.

- Домашние Костры быстро затухают, если никто не собирается поддерживать пламя.

Это сказала Даша, тяжело дыша и выливая на шею холодную воду.

Моя грудь болела и дышать было сложно, но это была приятная усталость. Я смотрела, как люди разбредались, исчезая в лучах рассвета, как роса выступает на листьях, как туман поднимается над рекой и мир становится молочно-белым, эфемерным.

Нашла себя сидящей на берегу, прямо на земле, дрожащей от холода. Мир был таким красивым, таким бесконечно красивым в тот момент. Люди за моей спиной смеялись, костер догорал, а впереди, прямо у излучины реки, вставало яркое солнце, желтый шар на сиреневом фоне. Камыши тихонько шуршали, птицы только-только начинали петь, а мне хотелось плакать: красота этого мига щемила что-то внутри, и выразить это можно было либо плачем, либо растворением себя в этом великолепии.

Тяжелые тёплые ладони легли мне на плечи и только тогда я очнулась.

Обернулась. Двадцать осторожно взял меня за руку.

- Катя. Пойдем. Надо отдохнуть.

Вот тут я поняла, как замёрзла и устала. Тяжесть и холод коварно навалились на меня за одно мгновение, и я еле-еле поднялась, чувствуя, как подкашиваются ноги и слипаются глаза.

Почти было приняла волевое решение рухнуть и уснуть прямо тут, но Двадцать, кажется, просёк уловку, поэтому почти волоком потащил меня прочь. Мир кружился перед глазами. Голова то и дело падала вниз, а ноги запинались.

Совсем как кукла. Ватная, безвольная и мной вечно кто-то играет, а я и рада.

Потом рассветный мир куда-то исчез.

Глава тринадцатая. Земляника

Глава тринадцатая. Земляника

Ласточка взлетела вместе с костром, затем окунулась в пламя, подхватила лапками маленькую искорку и счастливо чирикнула, когда искра эта превратилась в сполох. Она танцевала в пламени под такт барабанов и представляла себя фениксом, умирающим и рождающимся. Весь вечер птичка купалась в огне. 

Я проснулась от звука голосов и какого-то непонятного перестукивания. В глаза словно насыпали песка, да и в горло щедро запихнули несколько ложек. Кое-как мне удалось прозреть, увидеть косые лучи солнца и пыль, беспечно летающую в воздухе. Свет казался таким плотным, что я протянула руку в надежде, что ладонь моя исчезнет в этом сиянии, а потом оно окутает меня, словно броня.

Доспехи из солнца. Было бы хорошо.

Шаги откуда-то сбоку.

- Доброе утро!

Двадцать стоял, и солнечный зайчик мишенью пристроился на его груди.

Я улыбнулась, но, когда попыталась выдавить из себя хоть звук, раздался жалобный хрип. Корсак протянул мне стакан с холодным чаем. Приподнявшись на локтях, я с жадностью осушила его, наслаждаясь лимонным привкусом и свежестью напитка.

Пока я утоляла жажду, Двадцать куда-то упорхал, а попытка встать и последовать за ним привела к тому, что постель заскрипела и разъехалась. Несколько секунд я пугалась, что сломала всё, а потом обнаружила, что кровать - это четыре стула, заботливо сдвинутые друг с другом.

Стараясь больше не тревожить мебель, встала и потянулась. Правая половина тела ныла, жаловалась “ты на мне всю ночь пролежала!”. Потёрла плечо, бедро - вроде, стало лучше.

“Джомбу” тяжело было бы не узнать с первого взгляда, звука, запаха. На кухне слышался перезвон чашек, гирлянды не горели, лишь слабый солнечный свет квадратами отпечатывался в интерьере. Я посмотрела в окно - улицы почти пустовали.

- По-не-де-льник.

Это Двадцать вернулся в зал, удерживая на подносе тарелку с бутербродами и стаканами. Поставив на столик, вытер лоб ладонью.

Без длинного хвоста он выглядел непривычно легко. Пряди всё ещё торчали в разные стороны как перья, но его, казалось, это не волновало.

Длинный нос и щёки обгорели, словно всю ночь он просидел не у костра, а на солнце. Он подвинул поднос ближе ко мне, предлагая присоединится к трапезе. Живот мой согласился раньше разума.

Бутерброд из белого хлеба, творожного и твердого сыра показался мне амброзией после ночного приключения, и я уничтожила его за секунду, а Двадцать молча протянул второй, с которым я так же быстро расправилась.

Мы молчали, но это не казалось чем-то неловким. Просто было хорошо вот так сидеть, уплетать бутерброды, пить лимонад и смотреть на изнывающий от жары июльский день.

Покончив с завтраком, Двадцать вызвался приготовить нам ягодные коктейли, попутно разрешив мне помыть посуду на сакральной кухоньке. Там же мне удалось умыться, а то и лицо и руки мои были чёрными от земли и сажи.