Город мастеров

Научный сотрудник Института вирусологии Вилли Мельников знает столько языков, что их число уже не имеет значения. Где-то около сотни, не считая наречий и диалектов. И ещё четыре — на подходе. Причём он считает только те, на которых думает и пишет стихи. Если приплюсовать и те, на которых может читать и объясняться, то цифру придётся удвоить. При этом Вилли не любит, когда его причисляют к полиглотам и стараются выпытать секрет успеха. Во-первых, слово «полиглот» у него ассоциируется с обжорством, а во-вторых, его «секреты» никому не помогут — хотя бы потому, что он не овладевает очередным языком, а позволяет ему овладеть собой. И никаким феноменом себя не считает — просто, говорит, жизнь так сложилась. Наконец, самое главное: языки — далеко не единственное увлечение Вилли. Н ещё и поэт, создатель авторского жанра муфталингвы, он мастер драконографии, маэстро фракталов и много чего ещё, а мы тут со своими языками… И всё же, несмотря на подозрительное отношение к себе многих современников, он в который раз пытается объясниться.

Вообще-то моего собеседника зовут Вильфрид Робертович (отец у него полушвед, полуисландец), и по имени я его называю не из панибратства, а по его же просьбе: ему так удобнее.

— Скажите, Вилли, как должна сложиться жизнь, чтобы человеком со страшной силой начали овладевать языки?

— Не знаю. Но думаю, что года в четыре от роду ему полезно увлечься энтомологией, как это было со мной. Тогда появится стимул выучить латынь, потому что у каждой букашки есть научное название. К окончанию школы неплохо бы знать минимум четыре языка, какие нравятся. И не огорчаться, если в их число не входит английский, с которым у меня были серьёзные проблемы: по этой причине я чуть было не застрял в восьмом классе. После школы вовсе не обязательно поступать в иняз. Я, например, учился в ветеринарной академии, где освоил несколько африканских языков — там было много студентов с этого континента.

Получив диплом, полезно послужить в армии, не скрывая при этом своих познаний. Тогда вам придется познакомиться с особым отделом, где вас обвинят в работе на шесть иностранных разведок (по числу освоенных языков), включая латинскую. Со мной такое было в восьмидесятые годы, но думаю, что те кадры ещё в строю. Чтобы избежать дисбата, пришлось подать рапорт о желании повоевать в Афганистане (сегодня тоже есть неплохие варианты). Кстати, посмеетесь от души: ведь армия — это перманентный абсурд, где ты — действyющий персонаж анекдота. А там уж как повезёт. Мне повезло: мина, которая нас накрыла, убила ребят из нашего взвода, но я отделался клинической смертью. Побывал в мире ином, который, по-моему, гораздо лучше нашего. После этого на связь со мной стали выходить погибшие однополчане и умершие друзья. Были и другие полезные последствия: контузия оказалась лучшим помощником полиглота. Во всяком случае, мною овладело что-то вроде лингвистической наркомании, и я стал учить по нескольку языков сразу. Причём чем дальше они друг от друга, тем лучше. Так, итальянский, шведский и суахили я осваивал одновременно.

— Как вам это удается?

— На этот вопрос два года пытались ответить в Институте психологии. Я выполнял тесты, ученые их разглядывали и пожимали плечами. Мне и самому бы хотелось все объяснить — ведь я люблю естественные и точные науки. Но пока объяснений гораздо меньше, чем предположений.