Город на холме

Тут появились охраниики с носилками. Нас отвезли в самую дальнюю и бедную больницу Джексона и бросили на крыльце, как тюки с товаром. Розмари устроили в коридоре, я жила на стуле рядом с кроватью. У противоположной стены лежала старушка, которая стеснялась звать санитарку. Стеснялась, что дети ее забыли. Я включилась в процесс, а что мне оставалось? На следующий день по больнице распостранился слух про странную белую, которая не из благотворительного комитета, а ухаживает. Смотреть на меня пришли все ходячие больные и кое-кто из персонала.

− Ну, чему вы удивляетесь? – донеслось с противоположной койки. – Она в самых зубах у дьявола побывала. Вон, шрамы на руках остались. Люди сами себе на земле ад творят.

В этой больнице не хватало всего, но были лекарства, и Розмари встала. Мы вернулись в Нью-Йорк. В сентябре дети начали новый учебный год. И в сентябре же Всеамериканская торговая комиссия под угрозой закрытия обязала все железнодорожные и авто-вокзалы снять таблички “white only” и “colored only”.

* * *

Дэвид уже заканчивал школу, но не делал никаких шагов, чтобы поступить в колледж. За неделю до выпуска Даниэль вызвал его на ковер, а я подслушивала за дверью.

− Ты что лоботрясничаешь? В армию захотел, в казарму?

− А хотя бы и так. Тебе можно, а мне нельзя?

− Сравнил. Я пошел служить, имея образование и профессию. А ты загремишь обычным пехотинцем во Вьетнам, как эти.

Повисла пауза.

− Что значит “как эти”, отец? Кто “эти”? Просвети меня, раз уж мы с тобой беседуем.

“ Ты прекрасно знаешь, кто. Те, кому родители не дали тех возможностей, что я дал тебе.

− Да провались ты со своими деньгами! Быть отцом значит не только выписывать чеки. Я не собираюсь прятаться в колледже, да еще на твои деньги, пока мои сверстники из бедных семей идут воевать. Я себя уважать не смогу, как ты не понимаешь!

− Твою мать это убьет. Ты бы ее пожалел.

− Много ты ее жалел? Чья бы корова мычала. Весь город знает, кого ты водишь в этот дом и зачем. Я не хочу здесь оставаться, мне надоело ваше вранье. Тоже мне, добропорядочное американское семейство. Мать никак не возьмет в толк, что мне уже не восемь, а восемнадцать.

Что мне делать? Разубеждать его? Действительно, чем старше он становится, тем больше я за него боюсь. Бедный мой сын, он готов ехать во Вьетнам, лишь бы не жить с нами. Но он уже не мальчик. Он мужчина. Пусть поступает, как считает нужным, я не вправе ему мешать. Все, что я могу для него сделать – это не грузить его чувством вины.

В течение последующих нескольких лет Дэвид не ступал ногой на американскую землю. Мне приходили открытки из Таиланда, Японии, Австралии, Сингапура. Там он проводил свои отпуска. А в остальное время бегал по джунглям. Я сидела на полу в его комнате, перебирала пальцами открытки, переводила взгляд с истрепанной бейсбольной рукавички в мусорной корзине на модель авианосца “Энтерпрайз” на столе.

Когда через два года Шэрон объявила о том, что поступила в университет Беркли в Калифорнии, я уже не удивилась. В отличие от брата, Шэрон как раз не возражала, чтобы отец тратил на нее деньги, более того – крутила им как хотела. Она тоже присылала открытки, и я слишком поздно обнаружила за фасадом избалованной девочки человека, ищущего опору для своей души и приложения для своего идеализма. Слишком поздно. Последняя открытка от Шэрон пришла на День Матери 1972 года.

Проводив Шэрон на западное побережие, Даниэль и я поняли, что причин жить под одной крышей у нас не осталось. Я уехала в Бруклин, он остался в пригородном доме и зажил весело. Официально мы не разводились, чтобы сохранить за мной часть его пенсии.

Розмари умерла от рака шейки матки в конце 74-го. Как тогда, в Джексоне, я сидела ночами у ее кровати. Майки, к тому времени поступивший на юридический факультет, приходил каждый день. От него отчаянно пахло бензином – подрабатывал на бензоколонке. Пока его не было, Розмари наконец рассказала мне, кто был его отец. Еврей из Европы с такой же отметиной на руке, как у меня. Надо же умудриться найти такого в штате Мисиссипи. Почти тридцать лет назад – куча мешков за прачечной, звуки аккордеона в летнем воздухе и мальчик из йешивы, сказавший мне: Я тоже тебя люблю. Почти тридцать лет Розмари ждет от меня этих слов. Больше ей не придется ждать ни одной минуты.

* * *

Дэвид объявился летом следующего года. Оказывается, он женился на вьетнамской женщине и у него растет дочь. Мать и девочка поехали в Америку порознь, но добралась только девочка. Хонг Хан. Пусть много лет спустя, но он пришел ко мне. Не к Даниэлю, со всеми его деньгами и возможностями. Ко мне. У меня, еще не достигшей пенсионного возраста, доходы ограничивались заработками бухгалтера от случая к случаю и компенсацией из Германии. Я знала, что многие не прикасаются к немецким деньгам, оплаченным кровью и мучениями близких людей. Но я работала на концерн Мительверк, потом на концерн Лензинг. Почему они должны получить выгоду от моего труда и ничем за нее не заплатить? Это не порядок.