Город на холме

В восьмиместную камеру нас набили двадцать человек. Надзирательницы разлили на бетонном полу пару ведер ледяной воды и поставили вентилятор. Сразу стало холодно и сыро. На восьми железных лежанках без матрасов спали вповалку. На завтрак – хикори-кофе и белый хлеб с патокой. На обед – черные бобы со свиными хрящами. На ужин – то же самое, только в холодном виде. В общем, жить можно. Главное, что знаешь, когда это закончится. Когда знаешь, что когда-нибудь это кончится, можно пережить что угодно. По ночам, привлеченные сыростью и открытым окошком, к нам на обед слетались лютые мисиссипские комары. Девочки шутили, что комары, не иначе, состоят в ку-клукс-клане, а вот мне было не до смеха. Розмари совсем сдала, подбитый глаз загноился, она захлебывалась кашлем по ночам. Она не жаловалась, терпела. К концу третьего дня я одурела от недосыпа, сидела, привалившись к стене, положив голову Розмари себе на колени.

− Прости, деточка. Я тебя использовала.

Я положила свое обезображенное запястье ей на лоб. Так и есть, жар, бредит, заговаривается. Завтра буду требовать врача, и будь что будет.

− Розмари, ты говоришь ерунду. Я сама с тобой напросилась.

Странный звук, нечто среднее между смехом и кашлем.

− Я не про сейчас. Я про Маутхаузен. Когда мы туда вошли, думала, ума лишусь. Трупы, зловоние аж до неба, люди на четвереньках бегают, рычат над куском. Я в вере росла, а тут такое… Думала, Бога прокляну. И тут… ты. Я просто сосредоточилась на тебе и старалась не замечать всего остального. И каждый день… радость. То ты улыбнулась, то в постели села, то целый обед удержала. Чем больше сил я в тебя вкладывала, тем больше любила. Война кончилась, но сердцу не прикажешь.

Я гладила ее по седеющей голове и тихо пела гимн, который она любила петь сыну.

Michael, row the boat ashore, hallelujah.
Michael, row the boat ashore, hallelujah.
Sister, help to trim the sail, hallelujah.
Sister, help to trim the sail, hallelujah.

Jordan river is chilling cold, hallelujah.

Chills the body, but not the soul, hallelujah.
Jordan river is deep and wide, hallelujah.
Milk and honey on the other side, hallelujah[183].

Наутро она не смогла встать на отправку. Я позвала надзирательницу:

− Врач нужен.

− Обойдетесь. Как закон нарушать, так все здоровы.

Все-таки они недаром были активистками, эти студентки. Они организовались буквально за полминуты. Они слаженно скандировали: “Вра-ча! Вра-ча! Вра-ча!”, а когда уставали кричать – колотили в железную дверь железным же вентилятором, как тараном. Лязг стоял на весь корпус. Через десять минут на шум явилось начальство – комендант тюрьмы и какой-то высокий человек в квадратных очках, в сопровождении целого взвода охраны.

− Да это же губернатор Барнетт[184]! – выдохнула политически подкованная Джинни, наша соседка по нарам.

Хоть губернатор, хоть Барнетт, хоть черт лысый. Лишь бы не комендант Плашова, давно за свои преступления повешенный, но живой в моих кошмарах.

Я поспешила изложить суть проблемы.

− Эта женщина − ветеран второй мировой. Ей очень плохо. Ей нужна медицинская помощь.

Барнетт посмотрел на меня с высоты своего роста и уточнил:

− Она ваша домработница?

Это было сказано специально на публику. Он хочет представления? Он получит. Я засучила рукава и протянула вперед руки, так, чтобы все всё увидели.

− She is not my domestic. She is my liberator[185].

Тихий вздох пронесся по камере.

− Это она воду мутит, – подал голос комендант. – Брэдли уволился, а ему всего несколько лет до пенсии.

Барнетт стрельнул взглядом в скорчившуюся на лежанке Розмари, потом в меня.

− Отпустить обеих.

Железная дверь с лязгом закрылась. Студентки окружили нас.

− Вы их победили!

− Это честь с вами в одной камере сидеть!

− Расскажите всем, что здесь творится!

Вот как раз этого Барнетт и не хотел. Не хотел, чтобы я выходила к журналистам и проводила ненужные параллели, бросающие тень на штат Мисиссипи. Но я ему ничего не обещала.

Ко мне протиснулась та самая брюнетка со шрамом на лбу. Звали ее Либби. Она застенчиво дотронулась до моей руки.

− Я обязательно про вас своей тете расскажу. Она тоже оттуда. Она мне говорила: не езжай, все равно гоим договорятся, а ты крайней окажешься, и тебе же по голове настучат.

− Ну, кое в чем твоя тетя права… – начала я. Все засмеялись.