Город на холме

Шесть лет спустя. Дешевые мебилирашки, где живут студенты Казанского университета. Сходка студенческого марксистского кружка. Пыхтит на столе самовар, оглушающе пахнет дегтем от сапог немногих счастливцев, кто в состоянии разжиться сапогами. Несколько девушек – строго одетых, коротко стриженных, и у каждой какой-нибудь “мужской” аксессуар – у кого часы, у кого пенсне. Оратор стоит на сундуке и исходит праведным гневом, ожесточенно стуча свернутой в трубку газетой о ладонь. Дождавшись паузы, к нему обращается невысокий кореец в мокрой от снега шинели.

− Леонид, мне надо достать книги и уходить на лекцию. Я могу открыть сундук?

Коллектив взрывается возмущением.

− Нет, как вам это нравится!

− Видали верноподданого!

− Народ страдает, а ему лишь бы лекцию не пропустить!

Один из студентов преграждает Кан Чолю путь к сундуку, а оратор насмешливо смотрит сверху. Видимо, у соседей по комнате давняя вражда.

− Ну и что ты мне сделаешь?

Не меняясь в лице, Кан Чоль делает. Делает одно движение, и его противник летит на спину, чудом не сшибив со стола самовар.

− Итак, вы хотели рассказать мне о страданиях трудового народа, – говорит Кан Чоль тихо, ни к кому конкретно не обращаясь. – Да что вы о них знаете? Вы знаете, что такое есть одну чумизу и видеть во сне рис от следующего урожая? Что такое три глаза на двоих, потому что в каждой семье трахома? Что такое руки – сплошная кровавая мозоль? Они, эти крестьяне, собрали деньги, чтобы отправить меня учиться. Неужели вы думали, что я позволю вам тратить мое время, время, оплаченное их трудом? Кто-нибудь еще хочет проверить?

Желающих не находится. Прижимая к груди извлеченные из сундука книги, Кан Чоль коротко кивает девушкам, произносит “честь имею” и уходит. У русских много странных обычаев, но вот как раз этот ему нравится.

Выйдя в коридор, он переводит дыхание. Он вымотался, он уже сказал гораздо больше слов, чем привык говорить. Простят ли ему односельчане, если он после лекции на двадцать минут зайдет в публичную библиотеку? Только увидеть это любимое лицо, только один раз произнести это звонкое имя, как колечко упало на дно эмалированного таза – Эй-дль. Двадцать минут в сутки личного времени они может быть и простили бы. А вот что не кореянка – точно не простят.

Не знаю, может быть, это все мне даже приснилось. Только я проснулась от холода. Костер давно догорел. Луч карманного фонаря плясал вокруг меня. События последних месяцев сделали мою реакцию очень быстрой, я поняла что не прикована, не привязана и схватила валявшийся рядом автомат.

− Стой! Стрелять буду!

Из темноты вышла бородатая фигура в камуфляже. Опять рабство? Опять ноги раздвигать? Сколько можно! Я нажала на курок и с ужасом поняла, что ничего не произошло. Заела проклятая железка. Заклинила.

Я заверещала на самых высоких частотах, на которые только была способна. Думаю, что от этого визга даже листья на карагаче завяли. От неожиданности фигура с фонариком остановилась, качнулась и тут раздался оглушительный грохот, без труда перекрывший мой визг. Бледная зарница сверкнула у него под ногами, мощный взрыв разворотил почву, меня хлестнуло по лицу землей и еще чем-то липким и очень горячим. Последнее, что я увидела – это обезглавленное тело, оседающее вниз, как снежная баба весенним днем. Последнее, что почувствовала – как впиваются в тело десятки осколков.

* * *

Когда человек приходит в себя, ощущения от пяти органов чувств возвращаются не все сразу, а в строгой очередности. Во всяком случае, так было со мной. Первое, что я ощутила, это как пересохло во рту. Потом – запах накрахмаленного белья. Потом – ощущение чистой наволочки под щекой. Потом стала прислушиваться и услышала что-то похожее на вентилятор. И, наконец, открыла глаза и увидела квадратный фиолетовый штемпель на наволочке. Я лежала на животе в кровати. На сломанную ногу был одет лубок. Я попыталась приподняться на локтях и осмотреть комнату, но закружилась голова.

− Пить… – прошептала я. – Пить кто-нибудь дайте.

Сзади раздались шаркающие шаги. Чья-то рука ловко сунула мне в рот носик поильника. Кто бы это ни был, он или она делает это не в первый раз. Я напилась и подняла глаза. Сухонькая старушка в чистом халате, на вид кореянка. Первые слова, которые она мне сказала, подтвердили эту догадку и вызвали у меня еще много вопросов.

− Ну что, очнулась, Регина-хва?

Хва по-корейски цветок. Так говорили наши старики, если хотели высказать девочке или девушке расположение и ласку, прибавляя корейское слово к русскому имени. Наташа-хва, Оля-хва, Марина-хва.

− Откуда вы знаете, что я Регина?

− Да об этом только глухой не знает. Как свалился у забора, сердешный, только одно слово и повторял – Регина.

Иван. Дошел, значит.

− Вы сказали, забор? Это я что же, в больнице?

− Да какие же в горах больницы. Мы тут просто общиной живем.

− А зовут вас как?

− Для тебя – баба Света.

Я уткнулась лицом в подушку. У меня уже так давно не было бабушки, а мне так хотелось, чтобы она была. Я попыталась перевернуться на бок, но тут баба Света всполошилась.