Город на холме

− Мы община. Христиане веры евангельской. Мы ушли из России. Житья от преследований не стало. Как при советской власти, так еще и беспредел. И ненависть.

Я выжидательно смотрела на него.

− Мы были единственным смешанным приходом в Южно-Сахалинске. По традиции корейцы избирали своего пресвитера, а русские своего. Так мы с братом Георгием и служили. Неприятности – без конца. То здание подожгут, то штраф влепят, то в газетах ошельмуют. Городские власти на нас взъелись, что мы из Южной Кореи деньги получали. Брат Георгий там учился в семинарии, связи наладил. А потом у нас начали забирать детей. Вот мы и решили бежать. Бежать куда-нибудь, где нам не будут мешать работать, молиться по-своему, учить детей благой вести и помогать несчастным. Куда-нибудь, где нам не будут завидовать, что мы не пьем и живем по-человечески.

− Сколько вас?

Он правильно истолковал мой вопрос.

− Боеспособных мужчин около сотни. Из чего стрелять, у нас тоже имеется. Не волнуйся. Да, я знаю, мы колонисты. Поселенцы, если тебе так понятнее.

Еще бы не понять.

− Брат Георгий хотел поговорить с тобой первым. Он уверен, что, как кореянка, ты присоединишься к нашей церкви.

Да они сговорились все, на меня права предъявлять!? Неужели меня выкинут из этой обители христианских добродетелей, когда поймут, что я не собираюсь к ним присоединяться?

− А ты, Регина, сама кем себя ощущаешь?

Ну, наконец-то, хоть один человек поинтересовался этой незначительной деталью.

− Еврейкой, Алексей Петрович. Кроме мамы, все что я люблю – в Израиле. Все, кого я люблю – евреи. Ну кем еще я могу быть?

− Ну, значит, на том и решаем. С братом Георгием я поговорю. Пока не кончится эта войнушка, из поселка никто не ногой. Для тебя мы сделали исключение, потому что речь шла о спасении жизни. Я еще раз повторяю – даже когда у тебя заживет нога, ты не вправе самовольно покидать поселок. Ты в ответе не только за собственную жизнь. Ты беременна, Регина. Ты ждешь ребенка.

Ребенок. Ребенок от этого, как его там, Хидаята. Не убил меня, но и жить нормально не позволил. Зачем мне это ежедневное напоминание, зачем? Смотреть в лицо ребенку и видеть насильника и врага. Не нужна ему такая жизнь. И мне не нужна. Я резко сорвалась с кровати с таким расчетом чтобы упасть на живот. Нечаев оказался проворнее. Он подхватил меня, положил на кровать на живот и прижал ладонью плечо, так что я не могла даже на локтях приподняться.

− Все равно убью! Все равно! – крикнула я.

Нечаев присел у кровати на корточки, не переставая меня удерживать. Его глаза оказались на уровне моих и обдали меня холодом, как две льдышки.

− Ты хочешь мне сказать, что ради убийцы я рисковал двумя своими людьми и лошадью на пенсии? Ради убийцы раб в последние несколько дней своей жизни стал человеком? Ради убийцы Гришка не вылезал из ШИЗО и получил второй срок? Ты только что сказала мне, что ты еврейка, так не позорь же свой народ. Я не женщина и никогда не пойму, что такое изнасилование, но я знаю, что Господь запрещает убивать невинных.

− Я вам не инкубатор! – закричала я. – Вы не вправе заставлять меня рожать!

− Вправе, Регина. Даже если для этого мне придется на следующие несколько месяцев привязать тебя к кровати и поставить охрану. Надеюсь, что ты проявишь здравый смысл и не вынудишь меня к этому.

− Но вы же сами сидели! Как вы можете! Нельзя заставить человека быть матерью, если человек не хочет.

− А кто тебя заставляет быть матерью? – искренне удивился Нечаев. – Все, на чем я настаиваю, это чтобы ты не убивала. Не хочешь воспитывать, оставь ребенка нам, слова тебе в упрек не скажу. Здесь найдется, кому выкормить и кому воспитать.

Я задумалась. Ну уж нет, раз мне его рожать, то мне и воспитывать. Не дело, чтобы еврей рос вдали от своих, даже не зная о том, кто он. А вдруг Господь смилуется и будет девочка? Девочку я смогла бы полюбить.

− Нет.

− Что нет?

− Я благодарна вам за все, вы меня спасли и я всю жизнь буду об этом помнить. Но ребенка я вам не оставлю. Еврей должен жить как еврей.

Нечаев отпустил меня наконец и картинно развел руками. В этот момент он очень напомнил мне рава Гликштейна, преподававшего в Махон Алте этику и хасидские традиции.

− Интересно девки пляшут. Я что-то за твоей логикой не поспеваю. Ты собралась его убить и при этом хочешь, чтобы он жил как еврей?

− Я не буду убивать, – твердо сказала я. – Пусть живет. И… спасибо вам. За науку спасибо.

Теперь я понимаю, почему мне так неудобно лежать на животе.

Нечаев встал.

− Регина, засим позволь откланяться. Захочешь поговорить, дай знать.

− Конечно, я хочу с вами говорить. Но я не вправе отнимать ваше время. Вы и так со мной пайкой делитесь, а пользы вашей колонии я не приношу.

При слове “пайка” Нечаев улыбнулся не совсем голливудской, но до чего же заразительной улыбкой.