Город на холме

Вот этого я понять не могла. У нас из-за одного похищенного солдата, из-за одного больного ребенка может неделями с ума сходить вся страна. Посадили в тюрьму еврея в Маниле – читают теилим в Цфате. Болеет ребенок в Монтевидео – дают цедаку в Иерусалиме. Сама это десятки раз наблюдала.

− Андрей, ты не обижайся, но твоя бабуля цербер. На спине не спи, на животе не спи. Что же мне, летать? И раз уж ты врач, скажи мне, что у меня со спиной. Я думала, все зажило.

− Зажить-то зажило. У тебя на спине омертвели некоторые участки кожи и тканей в результате ожогов. Я прикасался, ты даже не рефлекторном уровне не реагировала. Сухая гангрена – это когда организм просто отторгает пораженный участок. Но в результате взрыва мины у тебя на спине образовалось множество свежих ран от осколков и щепок. Я боялся, что в раны попадут бактерии, и тогда гангрена будет уже на сухая, а влажная. Вот это было бы очень плохо, спину не ампутируешь. Поэтому я не хотел, чтобы ты ерзала на спине и свежетравмированные участки ткани входили в контакт с отмирающими. Я понимаю, что тебе неудобно на животе, но у тебя еще не такой большой срок, чтобы это могло повредить ребенку. Пока на спине все не заживет, ты должна быть очень осторожна.

По мере того, как я рассказывала эпопею с преждевременными родами Мейрав и Смадар и кесаревым сечением, он заметно мрачнел.

− Придется опять кесарить. С такой историей я боюсь рисковать.

− Ты справишься, – улыбнулась я. – Я в тебя верю.

− Ну ты даешь! Другая бы тут лужей растеклась от страха, а ты меня еще и подбадриваешь.

− А какой смысл лужей растекаться? Не поможет ведь.

− Регина, я понимаю, что тебе неприятно, но я должен спросить. Мне нужно знать примерное время зачатия.

− Середина апреля. Думаю, не позже, раз ты услышал сердцебиение. Ведь услышал?

− Очень хорошее сердцебиение. Здоровый он у тебя.

− Она.

* * *

К осени у меня зажила спина и срослась нога. На голове отросла жесткая щеточка волос. Все лето по горам продолжалась стрельба, исламских боевиков отлавливали правительственные войска. Пару раз рассеянные по горам моджахеды пытались атаковать поселок, чтобы поживиться, но безуспешно. Меня по-прежнему держали в изоляции и к людям не пускали. Это настораживало, но я решила не лезть в бутылку. Живот рос, а прыти убавлялось. Он казался мне несуразно большим, я спрашивала Андрея, не слышит ли он там случайно два сердечка вместо одного. Иногда я выходила на крыльцо, подставляла лицо солнечным лучам. У забора паслась старая лошадь, туда ей всегда клали сноп клевера и сноп джугары. Из рассказов бабы Светы, я поняла что эта та самая “лошадь на пенсии”, которая привезла меня в поселок. Меня почему-то это страшно обрадовало. Не будут плохие люди задаром кормить старую лошадь, которая уже не может поднять ничего тяжелее сорока пяти килограммов. Это была мирная домашняя коняка, совсем не похожая на тех агрессивных мастодонтов, на которых ездят израильские полицейские. Я подошла, предложила кусочек лепешки, погладила белую пролысинку между глаз.

− Чхоллима… Чхоллима…

Как-то вечером в горах снова грохотало, но это была не канонада, а гроза. За весь август не выпало ни капли дождя, и теперь земля жадно пила влагу. Мы с бабой Светой чаевничали, она в очередной раз рассказывала мне, как девочкой попала в депортацию, и тут раздался стук в дверь. По тембру и громкости я поняла, что стучит начальство и скорее для приличия. Вошел Нечаев, удостоверился, что я одета и крикнул кому-то в коридор:

− Войдите.

Они вошли. Муж и жена. Евреи. Хабадники. В комнате повисла глубокомысленная пауза, пока мы все трое справлялись со своим удивлением. Нечаев сполна насладился моментом и повернулся ко мне:

− Регина, пока я не могу отправить тебя на родину, но привез кусочек родины тебе.

Я вскинула на посетителей глаза и заговорила на иврите:

− Меня зовут Малка Бен-Галь. Я живу в Маалей-Адумим.

Женщина в красивом парике на секунду задержала на мне взгляд и перешла на русский:

− Малка… Литманович… Ты что, меня не помнишь?

Не помню, хоть убей.

− Я Номи Илизарова. Я жила в комнате напротив в Махон Алте. Теперь вспомнила?

Вспомнишь тут. Когда я оставалась ночевать в Махон Алте, то спала в любой комнате, где было свободное место. Номи Илизарова. Кажется, она родилась в Бухаре и выросла в Нью-Йорке. Насколько я помню, у нее тоже с шидухами не клеилось, и она по этому поводу очень расстраивалась. Видно, Господь ответил на ее молитвы. Мужчина-то явно не михрютка, явно ашкеназ и, судя по тому, как напряженно он вслушивается в наш диалог, не русскоязычный.

− Да, Номи, я тебя помню.

Тут мужчина в свою очередь поднял глаза на меня и представился, что-то слишком непринужденно для хабадника в диалоге с посторонней женщиной:

− Я рад, что мы вас нашли. Меня зовут Ронен Моргенталер.

Я так и села.

Все-таки у Бога есть чувство юмора. Человек с таким именем, с таким ивритом и такой манерой держаться не может быть урожденным хабадником. Моргенталер. Вот куда делся сын иерусалимской библиотекарши. Вот чье место Шрага занял. Неужели это мне знак с небес, что еще не все потеряно?