Город на холме

− Вот не думал я, что израильтянка такие слова знает. Научил тебя отец кое-чему. Только тут мы живем не по лагерным законам, а по божьим. Помочь человеку в беде – для нас привилегия. Мы занимались этим в Южно-Сахалинске и здесь продолжаем. А тебе помочь – вдвойне привилегия. Каждая беременная женщина соработница Творца. Думай об этом почаще, а плохие мысли гони тряпкой.

Он вышел и тихо закрыл дверь. Я осталась наедине со своими мыслями. Это же надо − четвертый месяц ходить беременной и ничего не заметить. Ну, у меня, скажем так, и обстоятельства нестандартные. То, что праматерь Сара деликатно назвала “обыкновенное у женщин”[205], у меня было последний раз в марте. С тех пор, как у меня отобрали сумочку, я осталась без таблеток. Грешила на пережитый стресс. Бабушка Мирра рассказывала, что, несмотря на в общем-то приличное на блокадном фоне питание, у нее, девственницы, это дело пропало на целых два года. А я банально залетела, причем, похоже, в один из первых разов. Сердце у плода начинает биться где-то на десятой неделе, иначе не определишь.

Вернулась баба Света, и остаток дня мы провели в нескончаемых беседах. Конечно, мне было интересно, куда я попала и что за люди тут живут. Начитавшись о тоталитарных сектах и насмотревшись меа-шеаримских кошмаров, я, если честно, боялась, что попала в подобный переплет. На мои вопросы баба Света отвечала, что, когда не идет война, то телефонная связь доступна всем жителям поселка. Интернета в поселке нет, но по техническим, а не по идеологическим причинам. Когда он все-таки будет налажен, то взрослые будут иметь неограниченный доступ, а подростки и молодежь – по подписанной родителями заявке. Такие правила у них были в Южно-Сахалинске, такие будут и здесь. Пресвитеры избираются тайным голосованием на пять лет. Кроме того, избирается приходской совет из шести человек. Мужчины и женщины могут баллотироваться, только для женщины особое условие – у нее уже должны быть внуки. Вобщем, разумно. Мужей и жен девушки и молодые люди себе выбирают сами. Контакты с родственниками, ушедшими из церкви (есть и такие), не под запретом. Имеется большая библиотека, включающая классику мировой литературы и основных философов-материалистов. Прививки для детей и использование памперсов – на усмотрение каждой семьи. Женщины поют на молитвенных собраниях. Я слушала, развесив уши, а баба Света перешла к более практическим вопросам:

− Хозяйство у нас крепкое. Теплицы, сад, огород, пруд с форелью. Опять же козы с овцами, куры, пасека. Ну и всякие отхожие промыслы.

− Например?

− Например, шелковичный червь. У нас для них отдельная роща, одни шелковицы. Возни с ним, доложу я тебе. Коконы мы в долину продавали. Женшень опять же. Тоже капризная штука. Я тебя все это время отваром из корня поила.

Тут мне пришлось выслушать пространную лекцию, что за исключением Вьетнама больше нигде в мире женьшень не культивируется так высоко в горах, что женьшень любит тень и прохладу, что первосортный корень обязательно похож на человечка и что именно на таком высококлассном лекарстве я непременно поправлюсь. Чем дальше баба Света рассказывала, тем яснее мне становилось, что я попала в кибуц а-ля Палестина 1920-х. При поселке имелись баня, поликлиника, школа и аптека. До андижанских событий и объявления военного положения, окрестные декхане вовсю лечились в поселке, а их дети посещали школу. Их собственная социальная инфраструктура вместе с падением советской власти куда-то испарилась.

− А с местными как у вас?

− Да было хорошо. Пока их молодежь к нам креститься не пошла. За прошлый год трое молодых людей и две девушки. Слышала, Джамиля нам с тобой поесть приносила? Она нос боится из поселка высунуть. Ее сосватали за парня из первого кишлака за перевалом, а она… вобщем, сладилось у нее с моим внуком. Дай Бог нам всем до осени дожить.

− Почему до осени?

− Потому что свадьбы играют, когда все работы закончились.

На следующий день к нам зашел легендарный внук бабы Светы. Я ожидала увидеть деревенского фельдшера (какой еще может быть доктор в этих местах), но в очередной раз села в лужу со своим снобизмом. Человек учился в Москве, а резидентуру проходил в Японии и Южной Корее. Мы быстро перешли на “ты”.

− Но ты же мог остаться в Сеуле и работать врачом.

− Мог бы.

− А почему не остался?

− Да ну, скучища. Здесь интереснее, настоящий форпост цивилизации среди дикости, никто не мешает заниматься своим делом – лечить людей.

− Но неужели ты не хочешь жить на исторической родине?

Он расхохотался до слез.

− Регина! Ты меня уморила! На исторической родине! Ты думаешь, если Израиль созывает людей отовсюду, то все ведут себя так же? Как бы не так! В Южной Корее и так все сидят друг у друга на головах, зачем им еще. Диаспору, коре-сарам[206], они за корейцев не признают и никогда не признают. Да что диаспора! У них под боком голодают и умирают такие же, как они, корейцы, и хоть бы кто-нибудь почесался.