Город на крови

Выполнение инспекционной задачи сначала не показалось Ермакову сложным делом. Однако, по мере того, как он объезжал линию фронта, беседовал с командирами дивизий, разговаривал со штабными офицерами, наблюдал за движением в ночи колонн, направляемых светом фонариков идущих впереди сержантов, он всё сильнее поддавался сильнейшему ощущению тревоги, которой были охвачены на передовой все. Нет, он мало в ком чувствовал бессильный страх, заставляющий людей смириться, лишавший желания сопротивляться – лишь на лицах некоторых солдат и офицеров он замечал плохо скрываемый ужас перед грозившей опасностью. Большинство же вели себя спокойно, деловито; они понимали, что их ждёт, но со своей участью смирились, оттолкнув от себя надежду, заботясь теперь лишь о том, чтобы в оставшиеся им часы сделать своё положенное воинское дело.

Ермаков был на войне уже почти год. Его мобилизовали в июле, и, благодаря его знанию языков сразу же привлекли к разведывательному делу. Он не раз ходил за линию фронта, участвовал и в локальных боях на передовой, отступал вместе со всеми. Но никогда он не видел войну в таком масштабном виде, представленную множеством обречённых на скорую смерть людей.

Из каждого штаба Ермаков по радиосвязи посылал сообщение командующему Голикову согласованным с ним кодом. О находящейся на левом фланге 40-й армии 45-й дивизии, с которой от начал объезд линии фронта, а затем о 62-й и 212-й дивизиях, он сообщил, что их командиры и штабы готовы к бою, но озабочены тем, что в их распоряжении мало резервов. По поводу штаба 160-й он передал негативное мнение. 121-я показалась Ермакову очень хорошо организованной. А о недавно переформированной 15-й стрелковой было передано, что сам её командир считает дивизию пока недостаточно слаженной и стойкой.

Распоряжение Голикова остаться в 15-й до начала немецкого наступления Ермакову пришлось по душе. После всего, что он видел за эту ночь, после разговора с Исой, Ермакову претила мысль об уходе в безопасный тыл. Когда же на передовой началась канонада, Ефремов почувствовал сильнейшее желание сбросить с себя обязанности офицера штаба фронта и бежать к окопам, где теперь шло сражение.

Но он, конечно, не дал себе такого права и продолжал оставаться в штабе 15-й дивизии до получения нового приказа командующего.

Когда «Виллису» Ермакова оставалось проехать до Расховца всего несколько километров, он вдруг понял, что в тыл отсюда не поедет. Непрерывный гул сражения, которое происходило менее чем в двадцати километрах, звал его, выворачивая душу. Ермаков был боевым офицером и не хотел считать себя трусом, под благовидным предлогом бегущим с передовой.

В двух километрах от Расховца, на посту боевого охранения молоденький лейтенант с сонными глазами долго изучал документы штабного майора, вздумавшего в одиночку разъезжать по фронтовой полосе. Затем, так и не поверив до конца в то, что Ермаков не шпион, но не решившись задержать его до выяснения, лейтенант, в качестве штурмана, вызвался показывать ему в темноте дорогу к штабу бригады, расположенному в центре села. Лишь когда начальник караула принял Ермакова с рук на руки, лейтенант ушёл обратно на пост, так себя майору и не назвав.

Командир 111-й стрелковой бригады подполковник Дрёмов Ермакову понравился. Выслушав сообщение о движении немцев к Расховцу, Дрёмов спокойно сказал, что уже получил эту информацию из штаба фронта по радиосвязи. А затем добавил без улыбки, что офицер штаба фронта может остаться в дивизии, чтобы лично понаблюдать за тем, как бригада воюет. Он был совсем не прост этот комбриг с сильным крестьянским лицом. Ермаков знал о Дрёмове немного, что он – боевой командир, принимавший участие в боевых действиях в ходе Смоленского сражения и в оборонительных боях под Москвой. Голиков высказывался о Дрёмове, как о надёжном, очень умелом командире. Оказалось, что комбриг ещё и весьма проницателен – он как-то сразу понял, что штабной майор прибыл не только с сообщением о приближении противника, но и с инспекционными целями.

Совещание штаба бригады, которое Дрёмов провёл вскоре после прибытия Ермакова, было недолгим, так как целью его было только принять рапорты о боеготовности подразделений. Командиры трёх стрелковых батальонов, двух артдивизионов, миномётного дивизиона и роты автоматчиков докладывали коротко и по существу. Было ясно, что каждый хорошо знает, что, как и когда он должен делать в предстоящем оборонительном бою. Склонившись над картой района, Дрёмов делал на ней пометки карандашом, изредка задавая подчинённым уточняющие вопросы. Ни малейшего волнения не было на лице комбрига. Лишь выслушав всех и дав окончательные распоряжения, Дрёмов, в конце совещания, проявил подобие эмоций.

–Передайте всем: нам нужно выстоять здесь любой ценой! – сказал он, пристукнув ладонью по карте. – Противник навалится на нас большой силой – но мы не может бросить рубеж и уйти раньше, чем у Расховца пройдёт 121-я дивизия. Иначе ей конец! Каждый наш солдат должен знать об этом! Мы здесь должны сражаться, потому что больше некому!