Резкие контрасты на данном архитектурном полотне служат выразительным фоном для метаморфоз Рима в V–VI веках. Остатки языческого прошлого города разрушались, а его сила как очага христианства множилась. События этого периода в Риме и вне его послужили, как известно, сценой для возникновения папства. Когда императоры уже не вдохновляли тех, кто жил среди руин Рима, и не помогали им, опустевшее место заняли папы. Вне города христианские епископы тоже прислушивались к своим римским коллегам. После того как рухнули институты и власти империи, поддерживавшие развитие Церкви, они отправили своих делегатов к наследнику Петра – епископу Рима. Их вопросы по нарождавшемуся богословию и практике Церкви и письма, которые сменявшие друг друга папы писали в ответ, скоро превратятся в папский закон [5]. По прошествии 1200 лет Томас Гоббс напишет, что папство оказалось «призраком скончавшейся Римской империи, коронованным на ее могиле» [6]. Метафора выразительная, однако это еще не вся картина. Папы того периода не спускались в могилу цезарей в циничном поиске большей власти. Скорее они (по своей воле) подбирались все ближе к ней, отзываясь на требования извне и перенимая в процессе имперский тон и авторитет [7].
Рим того периода почти не знал передышек. После нападения вестготов старый город-гигант попытался снова встать на ноги, но получил удар наотмашь от нового захватчика. Вандал Гейзерих (428–477 гг.) привел своих солдат в 455 году и напал на войско Алариха, но без должной ретивости. Сын короля и рабыни, предводитель вандалов поклялся исправить репутацию вандалов как народа-воина. Один из их королей пал от мечей франков, когда вестготы одолели тех в Испании. Историк VI века Иордан называет Гейзериха «способным» политиком – «хитрым победителем варваров» и при необходимости «умелым сеятелем зерен раздора в стане врагов» [8]. Однако предводитель вандалов был прежде всего воином. «Задумчивый, но решительный», он был «свиреп в гневе и жаден до победы» [9]. Гейзерих тоже являлся христианином, но, когда он набросился на Рим, удары мечей вандалов не щадили ни церквей, ни храмов, ни святилищ.
Захватчики врывались в христианские церкви, снося их ворота. В повозке вандалов оказалась менора – семисвечник, похищенный императором Титом (79–81 гг.) из еврейского храма в Иерусалиме [10]. Но вандалы не являлись оголтелыми иконоборцами, что как будто следует из их имени. Нет, нападение было рассчитанной демонстрацией политической и военной мощи. Не проявляя разборчивости – под их ударами гибли и языческие, и христианские святыни, – они сдирали даже позолоту с крыши храма Юпитера на Капитолийском холме [11]. По всему городу купцы, патриции, слуги бежали из домов, чтобы спастись и не видеть, как чужестранные захватчики растаскивают их добро. После 14 дней ада на земле выжившие взирали на до неузнаваемости изуродованный Рим. Опьяненные славой, нагруженные добычей, угоняя тысячи пленных, победители уходили на юго-восток, в Остию, к своим кораблям, а потрясенные римляне робко тянулись назад, к своим оскверненным жилищам.
Удары, нанесенные в те времена городу, сказались как на его человеческом лике, так и на материальных богатствах. Некоторые из сенаторской элиты остались в Риме и помогали отстраивать город, но многие из тех, кто играл определяющую роль в его религиозной и интеллектуальной жизни, не вернулись в Рим [12]. В августе 410 года к его воротам подступил варвар Аларих. Некоторые, как молодая аристократическая пара, Мелания и Пиниан, уже покинули город [13]. Мелания, отправившаяся на юг в 408 году, являлась особенно большой потерей для Рима. Она была не только одной из богатейших женщин города, но и верующей христианкой. Подобно своей бабушке, Мелании Старшей, младшая Мелания была поборницей смирения, которого не принимало ее сенаторское сословие. Замужем с 14 лет, она боролась сначала с семьей, а потом с мужем за право не быть рабыней богатства, отказывалась от роскоши вроде духов, одевалась в рубище. Эта неугомонная особа много постилась и отказывала себе в безумствах, присущих ее полу и юному возрасту, о чем свидетельствуют ее агиографы [14]. После того как они с Пинианом потеряли двух детей, она уговорила его жить с ней не как муж и жена [15]. Хрупкая, бездетная, намеренно невзыскательная, Мелания была противоположностью знатной римлянке. Тем не менее она являлась влиятельной силой в возрождающемся христианском городе. Отказавшись от личного богатства и не имея наследников, Мелания передавала семейные средства священникам и их церквям. По мере роста Римской церкви такое частное покровительство становилось все важнее. Христианство все больше утверждалось в жизни города, и богатые жертвователи, как Мелания, основывали tituli – скромные христианские центры, разбросанные по всему Риму [16].