Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Действия Павла против Лето и академии были самыми настоящими репрессиями, однако его страхи не являлись совсем уж необоснованными. Примерно в 1440 году Лоренцо Валла изучил некий документ на латыни, что позволило ему поставить под сомнение, а потом и опровергнуть одну из фундаментальных связок между земной и духовной властью пап. Документ, которым Константин якобы передал папам Западную Римскую империю, оказался подлогом, средневековой подделкой [77]. Текст пестрел латинскими словами, вошедшими в употребление через тысячу лет после смерти Константина. Критика Валлы была разящей, он отлавливал в тексте анахронизмы, сугубо средневековые и ошибочные фразы и слова вроде «феода». Его трактат был усеян оскорбительными репликами: «Что за речи!.. Абсурднее не бывает!.. Да покарает Господь тебя, нечестивейшего из смертных, за приписывание таких варварских речей веку науки» [78]. У пап имелись не только эти обоснования власти и обширных территориальных владений, земли они законно получили от Карла Великого и его отца, Пепина Короткого. Тем не менее открытая Валлой правда не могла оставить папство равнодушным, так как на переговорах пап с императорами франков действительно цитировался – а может, тогда же и был изготовлен – Константинов дар.

Как ни опасны оказались выводы Валлы, его способности были бесценны. Через восемь лет после критики им так называемого Константинова дара его назначили апостольским секретарем к папе Николаю V [79]. Невзирая на раздоры между гуманистической наукой и институтом Церкви, гуманисты, папы и всевозможные собиратели древностей преследовали одну и ту же цель. Все они хотели выстроить индивидуальное и коллективное «римлянство». Казалось, неуверенность на предмет идентичности и статуса, преследовавшая Рим, его конфликтующие семейства и его пап в период авиньонского папства, померкла, уступив место воодушевлению, вспыхнувшему благодаря находкам в библиотеках, на виноградниках и строительных площадках. Сметая все с городского рынка оружия, статуй, монет и драгоценностей, даже старинные семейства, такие как Массимо, наполняли дома предметами древности, чтобы дополнительно подчеркнуть глубину своих римских корней [80]. На вилле Поджо Браччолини, к северо-востоку от Ареццо, Валла оттачивал сарказм, бичуя тех, кто подделывал – и даже фабриковал – мостики в классическое римское прошлое. Рассуждая о статуях, выстроившихся вдоль аллей в саду Браччолини, Валла рассказывал другим гостям, что хозяин виллы «начитался о древнем обычае украшать дома, виллы, сады, портики и спортивные залы бюстами, картинами и скульптурами предков, дабы прославить свой род» [81]. Увы, сам Браччолини принадлежал к незнатному тосканскому роду, и самому ему «нечего было выставить», кроме «мраморных осколков» [82]. Эти замечания, полные иронии, вскрывают важную истину о той эпохе: в ренессансном Риме даже осколки древних памятников могли облагородить сильнее, чем кровное родство с таким крупным ученым-современником, как Поджо Браччолини.

* * *

Простые римляне жили в окружении античных развалин, но эта новая римская культура была, без сомнения, элитарной. Пока гости Просперо Колонна наслаждались за ужином поэзией Горация, римские низы днем слышали крики разносчиков, ночью – завывание диких зверей. Ученый из Кастилии Паленсиа жаловался на античные развалины Рима, но гораздо сильнее его ужасала городская чернь. На его взгляд, ее больше интересовали городские виноторговцы, чем античный бог винопития Бахус: эти люди «не знали и знать не хотели о Древнем Риме» [83]. Паленсиа, несомненно, был отчасти снобом. Но безразличие обыкновенных римлян не должно было никого удивлять. Большинство проводило дни в добывании хлеба насущного в запущенных проулках, многие из которых не были достойны называться улицами. Некоторые крупные артерии уже обретали новую жизнь в новомодном ренессансном стиле, но другие районы города оставались настоящей деревней. Когда папская курия покинула Рим, отдельные его уголки заросли сорняками, там завелись дикие животные. Многие их тех, кто обитал на Римском форуме, не могли испытывать того благоговения, с которым относились к древним развалинам такие гуманисты, как Чириако д’Анкона. Для них это было всего лишь Campo Vaccino, пастбище, где коровы ломали себе ноги среди руин.