Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Рим отстраивался лишь местами, там и тогда, где это диктовалось строгой необходимостью. Римские строители действовали рачительно и искусно: разбирали развалины для строительства чего-то нового. Из камня и древесины ветхих построек они составляли коллажи элементов и стилей. Результат мог разочаровать. Крисолор описывает Рим как каннибала, использующего «самое себя как каменоломню», чтобы стать «городом, который и питает, и пожирает себя» [55]. Побывавший в Риме в конце XV века кастильский историк и королевский секретарь Альфонсо де Паленсиа нарисовал еще более драматическую картину. Он якобы пробирался по улицам Рима мимо груд развалин такой высоты, что над ними торчали только верхушки древних строений [56]. К этой критике присоединялись и сами итальянцы. Стоя на Капитолийском холме, ученый Флавио Бьондо оплакивал зрелище Рима XV века: «Стыдно и больно мне сообщать об уродстве, начинающемся с Капитолийского холма» [57]. Бонифаций IX построил «кирпичный дом… для сенаторов и стряпчих», убожество которого «вызвало бы отвращение у римских граждан» древнего города [58].

Вопреки возмущению Паленсиа, многие здания, восхищавшие Бьондо и его воображаемых древних римлян, все еще были видны, хотя и находились в весьма плачевном состоянии. В начале XVI века голландский живописец Мартин ван Хеемскерк посетил Рим и изобразил на полотне самого себя перед Колизеем, развалившимся до состояния полукружья тоннелей, покрытого слоем пыли и заросшего сорняками. На другой стороне Палатина еще стоял театр Марцелла, поразительное закругленное строение, выросшее напротив острова Тиберина еще во времена императора Августа. Предназначенный для 20 тысяч древнеримских зрителей, сидевших в нем ровными рядами, театр представлял собой три этажа арок из цемента, туфа и травертина. Мы не знаем в точности, какими были его верхние этажи, потому что еще в раннем Новом времени его раз за разом разрушали, перестраивали и использовали для разных целей. В какой-то момент театр служил крепостью для аристократического клана Савелли. Раньше, в XII веке, в нем базировалась семья революционного вождя Джордано Пьерлеони, превратившего этот древний чертог увеселений в средневековую цитадель [59].

В иных уголках Рима древние камни получали новую жизнь по более поэтичным причинам: архитекторы поднимали из руин крепости во имя идеалов древности. В отличие от Бонифация IX, создатели этих зданий удостаивались похвал от таких знатоков, как Бьондо. Часто те бывали ключевыми фигурами в папской курии. На Эсквилинском холме кардинал Просперо Колонна, племянник папы Мартина V, при помощи деревьев, стен и статуй возрождал то, что считал древними садами Гая Цильния Мецената. При Августе Меценат являлся военачальником и советником императора, он шествовал по улицам Рима еще тогда, когда принимал первых зрителей театр Марцелла. В своих «Одах» древний поэт Гораций писал Меценату, в его башню высоко в облаках, расхваливая сады как идиллию, парящую над «дымами, великолепием и шумом города внизу» [60]. Карьера самого Колонна закладывала причудливые виражи. После смерти дяди он стал одним из немногих кардиналов, отлученных от церкви. В более счастливый период возвышения своего семейства Колонна использовал фантазии Мецената для создания очаровательного имения, где ученые беседы подогревали его энтузиазм в отношении древних предков, почерпнутый из античных развалин. Сидя вокруг его стола теплыми римскими вечерами, эрудиты вроде Бьондо просвещали приглашенных к ужину гостей. Указывая на статуи, стоявшие на постаментах по всему саду, историк декламировал вирши на тему великолепных мраморных изваяний, некогда принадлежавших, возможно, самому Меценату [61].