Город Победы

После того как Дева Райя внезапно радикально изменил свою политику, на улицах начались драки. Головорезы из ставшей ненужной властной структуры не сдавались так просто. С детских кроваток для древних получившая отставку старая гвардия руководила своими штурмовыми отрядами и пыталась взять улицы под контроль. Они не привыкли, чтобы им перечили. Они привыкли к собственной линии, к тому, что их боятся и, следовательно, слушаются. Однако столкнулись с внезапным противодействием. Годы нашептываний принесли неожиданные плоды. Повсюду в Биснаге – из закоулков и с широких авеню, из тихих убежищ стариков и мест шумных скоплений молодежи – люди выходили за двери и выказывали свой протест. Знамя “Ремонстрации” – руку с поднятым вверх, словно ремонстрирующим, протестующим указательным пальцем – можно было увидеть на улицах повсюду, а изображенный на нем символ красовался на множестве стен. Порожденное Пампой Кампаной преображение проявлялось во всей своей удивительной силе. Это было рождением того, что стало известно под именем “Новая Ремонстрация”; это движение более не было направлено против искусства и женщин и не выражало неприятия многообразия сексуальной жизни, оно приветствовало поэзию, свободу, женщин и радости, а из изначального манифеста Первой Ремонстрации сохранило лишь первый пункт – против вмешательства религиозного мира в работу правительства, второй – против массовых религиозных собраний, и четвертый, который призывал отдавать предпочтение миру, а не войне. Отряды головорезов старого режима отступали в беспорядке. Этот режим казался всемогущим, непобедимым, но в конце концов весь его аппарат рассыпался за считаные дни и развеялся, подобно пыли, продемонстрировав, что прогнил изнутри, а потому, когда его столкнули, оказался слишком слаб, чтобы выстоять.

Царь у себя во дворце, сбитый с толку быстротой происходящих событий, услышал голос, который он считал голосом своего собственного гения, он прошептал ему в ухо:

“Ты справился”.

“Да-да, – убеждал он себя, – я справился”.

В Биснаге наступил новый день. Пампа Кампана покинула свой альков и вышла на дневной свет. Маскировкой – аджнятвасом – ей служил ее собственный облик. В годы второго золотого века, последовавшие за великой Сменой и вознесением членов “Ремонстрации” до видных постов в городском правительстве, Пампа Кампана была неузнаваема, все воспринимали ее как женщину лет двадцати пяти, и лишь узкий круг приближенных знал, что она – великая основательница города, чей возраст приближается к ста десяти годам. Астролог Мадхури Деви, ее ближайшая наперсница, а ныне еще и один из высших лидеров “Ремонстрации”, член царского совета, рекомендовала царю свою подругу как женщину выдающихся качеств, которую следует нанять на работу во благо государства.

– Как твое имя? – спросил Дева Райя, когда к нему доставили Пампу Кампану.

– Пампа Кампана, – ответила Пампа Кампана.

Дева Райя захлебывался от смеха.

– Это отлично, – кричал он, вытирая глаза, – да-да, юная леди! Ты – моя бабушка, конечно же да, и тебе повезло – я не разделяю отцовских обид, но нам в команду нужен мудрый матриарх, такой, как ты.

– Нет, Ваше Величество, благодарю вас, – надменно отвечала ему Пампа Кампана. – Во-первых, если вы не верите мне сейчас, когда я никто, то вы не будете доверять мне и когда я сделаюсь вашим советником. А во-вторых, моя подруга Мадхури Деви, астролог, сказала мне, что мое время еще не пришло, что пройдет еще несколько десятилетий, и лишь потом я сделаюсь женой другого царя. Ни при каких условиях я не могу выйти за вас замуж, поскольку это будет инцест.

Дева Райя снова залился раскатистым смехом.

– Мадхури Деви, – кричал он, – у твоей подруги отличное чувство юмора. Быть может, она согласится присоединиться к нам в качестве придворного шута? Много лет я так не смеялся.

– С вашего позволения, Ваше Величество, – произнесла Пампа Кампана, стараясь не выдать обиды, – я бы хотела уйти.

Правление Девы Райи стало для Пампы Кампаны временем большого успеха, и она вполне могла бы по праву гордиться этим. Однако описывая это время в своих стихах, она остается жестоко самокритичной.

“Я начинаю чувствовать, – писала она, – что я больше, чем один человек, и что не все эти люди достойны восхищения. Я – мать этого города (пусть лишь немногие верят, что это так), но нахожусь вдали от своих собственных дочерей, и в разлуке с ними я совершенно перестаю ощущать себя их матерью. Идут годы, а я не знаю даже такой малости, живы они или нет. Как выглядят пожилые женщины, которыми они стали, если все еще живы, зеленоглазые пожилые женщины, которых я не знаю и которые, в свою очередь, не знают меня, пусть я каким-то чудесным образом и остаюсь той, кем была жизнь назад. Эта женщина, человек, чье отражение я вижу в воде или зеркале, мне и самой неизвестно, кто она. Моя дочь Йотшна задала мне этот вопрос: «Кто ты?», и я не смогла на него ответить”.