Город под куполом

У сто восьмой тоже было земное имя. Она встала перед высоким встроенным в стену зеркалом и откинула на спину влажные волосы. Напротив неё на голубом мраморе стояла изящная молодая девушка, возрастом на вид около двадцати пяти лет, если бы это имело для неё хоть какое-то значение. У девушки были близко посаженные огромные глаза и зрачки с золотой радужкой, иссиня чёрные волосы, стекающие до пояса, аккуратный носик и тонкие губы с морщинками на уголках от постоянной улыбки. Чанъэ. Так она назвала себя с того самого момента, когда впервые смогла осознать своё существование.

Она помнила этот момент. Великий отец Джинджо Лотари смотрел на неё с экранов вокруг, а она вдруг издала свой первый звук. Тогда она услышала свой голос и засмеялась от счастья. Как тебя зовут, спросил голос. И она ответила, не задумываясь о том, что бы это могло означать. Чанъэ.

Чанъэ вышла из душевой, обернувшись в тонкую нежную простыню. На улицах время будто замерло: прохожие группами по два-три человека застывали, задирая головы к солнцу. Они смотрели вверх и молились, раскрыв рты в беззвучном крике. У окна Чанъэ глядела вниз, на них, и радовалась, исполняясь благодати. Потом и она обратила свой взор к яркому светилу, позволив свету проникнуть сквозь её золотые глаза в самое сердце.

Свет, яркий и добрый, проник в её квартиру. Он помчался по бесчисленным маленьким кристалликам, инкрустированным в стены и потолок, отражаясь, преломляясь и раскрываясь в разноцветные линии. Это было красиво. Волшебная красота.

Закончив с ритуалами почитания, Чанъэ присела на резной высокий стул, укреплённый на длинной тонкой ножке, и открыла баночку с манной, сладковатой полезной пищей, посланной божеством для своих земных детей. Возблагодарив солнце за посланную еду, Чанъэ погрузила ложечку в золотую рассыпчатую кашицу и отправила в рот.

Кто-то вошёл в здание. Сорока этажами ниже раскрылись и закрылись створки дверей. Чанъэ услышала их и то, как они входят в лифт. Двое, ведущие с собой что-то маленькое. Пришельцы с той стороны гор, или, как их называла сама Чанъэ, «неспокойные».

Обычно неспокойные приходили, чтобы передать ей какое-либо поручение или поесть с ней манны. Чанъэ любила их, так же как и обычных жителей города, несмотря на их затхлость и сквозящее уныние. Они выглядели немощными, и Чанъэ постоянно хотелось их согреть, защитить, развеселить. Но неспокойные только мрачнели, говорили резко и отрывисто, напоминая говором не людей, а каменную россыпь со склонов.

Чанъэ обрадовалась гостям. Она наполнила манной две глубокие чашки и надела на голову смешную изящную тиару с камнем янтаря, чтобы усладить взор пришедших.

Раздался осторожный стук в дверь, а следом в коридор вошли двое мужчин. Приходили они раньше, или это были другие, Чанъэ не помнила. Возможно, они уже видели её. Тем не менее, они вздрогнули, и один отвёл взгляд в сторону.

– Сто восьмая? – риторически спросил старший.

На голове у него была засаленная фуражка, на теле синий комбинезон со значком в виде солнечного круга и головы горностая. У пояса висел нож, а через плечо был перекинут блестящий, пропахший машинным маслом, карабин. Лицо старое с морщинами, подёрнутое пеленой неведомой грусти, с выцветшими глазами и ломаным носом.

Второй, более молодой, носил очки и имел зачатки жиденьких усов над верхней губой. На теле был такой же комбинезон, но оружия при нём не было. У обоих на шее болтались тёмные очки на резинке.

Чанъэ сложила руки лодочкой у груди и вежливо поклонилась.

– Я Чанъэ, идентификатор Сто восемь, – ей нравилось, как звучит собственный голос, такой журчащий и нежный, будто игра солнечного света в ручейке.

– Старший научный сотрудник господин Малышев, – представился старший.

– А я, это, помощник, геодезист и программист… – начал было второй, но Малышев толкнул его в плечо.

– Много говоришь, стажёр. Этой кукле по барабану, кто мы. Не видишь, что ли.

– …господин Гумберт, – конфузливо закончил его помощник.

Чанъэ ещё раз поклонилась и застыла, разглядывая то непонятное третье, что стояло между ними.

Они держали её за руки, но девочка свисала между ними как неживая, как маленький мешочек с торфом. На вид ребёнку было лет пять-шесть, совсем малютка. Красивые коричневые кучеряшки сползали на лоб и плечи, а из глаз на щёки стекала влага. Пухлые губы были чуть приоткрыты, и сквозь них прорывалось сиплое дыхание. Ножки в обтягивающей синтетике подгибались, и девочка не могла стоять ровно – её с небольшим усилием поддерживали сопровождающие.

– Смотрит-то как, – усмехнулся Малышев. – Принимай, мамка.

Мамка? Они хотят сказать, что это её дочь? Чанъэ подалась вперёд, ощутив непривычное приятное беспокойство в груди. Девочка мягко опустилась в её объятия, и Чанъэ расцеловала её отчего-то мокрый лоб.

– Позвольте мне омыть дочку, – ласково попросила она, переводя взгляд со старшего на младшего.

– Да делай, что пожелаешь. Она теперь твоя.