Городок мой, Сиривада

Я вложил ей в руку двадцать рупий.

— Больше у меня нет.

— Спасибо. Вы и так много дали.

Я не мог произнести ни слова.

— До свидания. — На прощание она сложила ладони.

Дождь все усиливался.

— Подожди хоть, пока ливень прекратится, — наконец нашел я слова.

— Ничего. Вы очень помогли мне. Не знаю, как и отблагодарить вас.

— О чем ты говоришь? Я же не просто так дал тебе деньги.

— У меня брат уже неделю болен. Денег на лекарство нет. Мама совсем измучилась. До свидания.

Она открыла дверь.

И тут я вспомнил, что так ничего и не узнал о ней.

— Подожди! Она остановилась.

— Я даже не знаю, как тебя зовут…

— Да зачем вам знать мое имя?.. Впрочем, меня зовут Тулика[87], — тихо произнесла она.

— Ту-ли-ка! Какое красивое имя! И очень подходит тебе. Твои родители выбрали удачное имя. Мне кажется, ты образованная девушка. Я хочу спросить тебя… Только не обижайся…

— Спрашивайте, — безразлично проговорила она.

— Почему ты занимаешься этим? — прямо спросил я.

— Жизнь заставляет.

— У тебя нет отца?

— Он умер шесть лет назад.

На глаза ее навернулись слезы.

— Теперь у меня нет выбора. Несколько лет мы брали в долг, а потом я вынуждена была решиться на это.

— А мать твоя знает?..

Тулика засмеялась.

Я вздрогнул.

Страдание, ненависть к людям, желание отомстить, зависть — были в этом смехе.

— Знает… С ее ведома…

— После смерти отца у вас ничего не осталось? Чем он занимался?

— Как не осталось? Осталась слава, известность. Но ими, к сожалению, сыт не будешь.

— Не понимаю.

— Его картины и эскизы пылятся у нас дома.

— Так что, твой отец был художником?

— Да. И очень известным. Я дочь покойного Вишванатха, создателя школы живописи.

— Вишванатх, Вишванатх! — вскричал я.

Великий художник, основатель нового направления в живописи, руководитель художественной школы. Скольким бедным студентам он помог! Когда он умер, почитатели искусства рыдали, газеты кричали на весь мир о великой утрате. А вот его дочери приходится торговать собою! Он преданно служил своему искусству, а его семья докатилась до полной нищеты и не имеет денег даже на хлеб.

Я был потрясен до глубины души. Возмущение кипело во мне.

Ливень все усиливался.

Раздался гром, а мне в нем слышался пронзительный, отчаянный крик девушки, боровшейся из последних сил и все-таки не сумевшей устоять против натиска жизни.

Вспышка молнии озарила небо. Молния ударила в сердце земли.

— Нет, я не буду жертвовать своей жизнью ради такого искусства! — закричал я и в ярости разбросал холсты, кисти, краски, мольберт. — Я не буду служить такому искусству! — Я схватил нож и уже готов был искромсать холст, над которым совсем недавно так вдохновенно трудился.

Тулика подбежала и схватила меня за руку.

— Успокойтесь. Вы неправы. Искусство здесь ни при чем. Это люди виноваты в том, что наша жизнь такова.

Я с удивлением слушал ее.

— Прошло время, когда люди довольствовались созерцанием картин, изображающих обнаженных женщин. Мама говорит, что я — живое прекрасное творение моего отца, именно поэтому ценюсь сейчас дороже его картин. Если своим искусством вы будете служить народу, а не прислуживать богатым, то станете настоящим художником.

Лишь в этот момент я понял, как глуп и ограничен я был до сих пор. Мне хотелось биться головой о стенку.

Но Тулика положила мою голову себе на колени.

Перевод О. Баранниковой.

Содум Джаярам

ОСЛУШНИК

Никто не думал, что Нагабхушан вдруг отважится на такое. Непутевым прослыть легко, а вот чтобы о тебе благая молва шла — это не просто. До сих пор он всегда поступал как положено, хоть бы раз что дурное сотворил.

Когда Бхушану было пять лет, отец сунул ему в руки грифельную доску и мелок[88] для письма и сказал: «Давай, сынок, иди в школу». Бхушан кивнул согласно, взял доску и мелок и пошел в школу. Уроков он не пропускал, кроме как по болезни. Учился прилежно, с озорниками не водился, окурков не подбирал, не проказничал. Учителя хвалили его, в деревне все ставили в пример своим детям. Каждый год он переходил в следующий класс с прекрасными отметками. Но ученье его закончилось пятым классом. Если бы ему позволили учиться дальше, он, пожалуй, смог бы стать и магистром наук. Но у него на роду не это было написано. Написано было добывать себе хлеб насущный, погоняя быков в поле. Варадайе, его отцу, и в голову не пришло учить сына дальше. Самому же Бхушану учиться хотелось. Сдав экзамены за пятый класс, он сказал отцу:

— Поступлю в среднюю школу.

— Нечего! — ответил отец. — Годов мне все больше и больше становится. Я не управлюсь без тебя с хозяйством! Да и живем в достатке — зачем учиться-то?

Это правда. Бхушан — младший в семье; кроме него, еще четверо дочерей. От дочерей отцу какая помощь? Вот Варадайе и не хотелось, чтобы Нагабхушан продолжал ученье.

Услышав ответ отца, Нагабхушан погоревал, наверное, но об учебе больше не заикался.