Горожане солнца

Дома были древние. Окна заглушены ржавыми листами железа: земляки боялись покинутых зданий и запирали хранящуюся в них тьму. Ту самую тьму, которую часовщики поклялись истребить и истребляли по всему городу.

Мишата шагнула во двор, под многозначительный взгляд черных окон, откуда проступала настоящая улыбка ночи, ночи, повернутой затылком к бессовестно одураченной часовщиками жизни. Директор прикрыл за собой ворота.

Наконец-то Мишата вздохнула спокойно. Они тут были одни. В снегу виднелись слабые тропки, но все — собачьи или крысиные. Ровная белесость сумерек не нарушалась ничем. Сугробы местами доходили до подоконников первых этажей и потом беспрепятственно расселялись в комнатах. Ветер свободно пролетал сквозь лестницы и залы, донося до Мишаты запах навеки уснувших вещей.

Директор выбрал окно, чей железный лист был отогнут с одного угла, вынул фонарь, отвинтил медный колпачок, и резной звук хорошо прозвучал в безмолвии двора. Насыпал из пробирки несколько кристалликов кокоса и повернул ключик. Внутренность фонаря осыпалась искрами, вспыхнул огонь — сперва оранжевый, но быстро набравший силу до ярко-лимонного цвета. Сначала пролезла Мишата, поскользнулась в темноте на льду. Потом залез с фонарем Директор. Лестничная площадка, заросшая льдом, была развернута одним крылом на верх, на второй этаж, другим — в подвальную пропасть. Директор присел на спуске, поставил фонарь. Тени ступеней, жившие в толще льда так же свободно, как и на воздухе, замерли. Сверху журчала и журнала вода.

— Что ж, — чужим голосом произнесло лицо Директора, — этот дом — один из проходов вниз. Но земляки не отключили воду, наверху лопнула труба, дом зарастает льдом, а через два-три дня заполнится весь.

Мишата кивнула. Говорить было не о чем. Она пристроилась позади Директора. Подняв фонарь, он оттолкнулся ногами. Заклубившись паром, как маленький поезд, они поехали по ледяной лестнице вниз.

Глава пятая. Наедине с похитителем кукол

Густая, гуще тумана сырость слоями лежала в комнатах, до середины затопляя изгнившую мебель, и зеркала, и бродившие в зеркалах отражения, на которые Директор запретил Мишате смотреть. Они пошли дальше и попали в подвал. Он был тесный, низкий для Директора, и весь угол обрушен вниз. Директор с Мишатой с большим трудом выбрались наконец из руин на подземную улицу.

По уличной вымостке, по сырым камням, квадратным, как буханки хлеба, бежали ручьи. Иногда попадались поперек расщелины, полные глубокой воды. Кое-где толща земли, словно утомясь, опускалась на мостовую, стискивая пространство до узеньких лазеек, а потом вдруг разлеталась громадными пустотами, прошитыми корнями до самых подвалов. Дохнуло затхлым ветерком, и все близился плеск реки. Оказавшись на берегу, путники пошли через топкие болотца к чему-то громадному, смутно растущему из мрака. Оглядевшись, Мишата рассмотрела два великих устоя обвалившегося моста. Между камнями, каждый ростом с Мишату, виднелись на высоте оконца, и одно из них тихо светилось. Директор вытер ноги о половичок у двери и нажал кнопку звонка. Нажал еще и еще, и было неясно — сломан звонок или нет. Ни звука не проникало из недр каменной громадины. Директор приотворил дверь, боком они пролезли вовнутрь.

«…жизнь я питался видениями утреннего берега, ожидающего меня по ту сторону черной стены, Часов. Мои мысли собрались в точку на этой стене, укравшей у меня берег, его дымы, его осоки. О стена! Ты оказалась надежнее моего берега! Двести лет отдал я на твое сокрушение и, как только собрался наконец размахнуться… И что же требуется теперь от меня? От меня, зазубренного и заточенного для удара, от меня, у которого отмерло все, что не предназначено в рывок, в ненависть, в уничтожение? Может ли требоваться, чтобы я остановил разбег, когда этот берег встал между мной и стеной!» — прочла Мишата, и уже нельзя было вырвать лист для растопки, потому что оставался один последний и на него попали две буквы последнего слова. Она еще посмотрела на этот лист, и сердце у нее сжалось. Мишата сняла миску с молчаливой печки и стала есть холодный суп. Голая комната, стол, громадные камни копченых сводов, вялая лампочка, черное окошко, где плещет невидимая река… Директора нет, он опять — исследует все вокруг? Разведывает? Или сидит в укромном месте, обхватив голову? Мишата положила было ложку, но, заставив себя, подняла опять. Подняла, но не донесла до рта: за спиной кто-то стоял.

Мишата посидела тихо.

Потом снова стала поднимать ложку, одновременно стараясь мысленно рассмотреть вошедшего. Наверное, хозяин дома — раз не принес с собой ни одного незнакомого запаха. Он присел на стул.

Мишата спросила:

— Что вы подкрадываетесь?

Никто не ответил, и она обернулась. Глаза. Жгучие, больные и жадные, они как воронки всосали ее взгляд без остатка и тут же исчезли, погашенные ладонью.

Человек сказал глухо, с усилием:

— Не хотелось шуметь, мои куклы спят.